Поле Куликово
Шрифт:
– Што-о? Ты, суконник, стыдишь меня?
– Погодь, Томила.
– Морозов выступил вперёд.
– Князь, и я наслышан о воровстве. Смуту учинили тут без меня: в колокол били, в детинец ворвались силой, человека мово Баклана с иными стражами, почитай, донага раздели.
– Людей побили, сучьи дети, кои Жирошку, боярского сына, воеводой кричали!
– раздался голос из толпы.
Боярские слуги стали напирать на выборных, Остей побагровел, не зная, на что решаться, оглянулся на своих дружинников, они придвинулись, и это спасло выборных от расправы. Морозов, чувствуя колебания князя, потребовал:
–
– Молча-ать!.. Прокляну псов нечистых, в храме прокляну - с амвона!
– Высокий, худой архимандрит Спасского монастыря Симеон, задыхаясь от гнева, стучал в землю посохом, наступая на толпу бояр.
– Ворог лютый - на пороге, а вы чего творите, ефиопы окаянные? Свару затеваете, на воевод, народом выбранных, подымаете руку? Чего добиваетесь? Штобы народ отвернулся от князя, со стен ушёл али побил нас всех каменьями?
– Кого защищаешь, отче Симеон?
– крикнул Томила.
– Смутьянов, воров государевых?
– Ты - вор, Томила, ты - не они. Били тебя за дело - не ты ли обзывал посадских людей дураками, стращал татарами, грозился истреблением, мало того - велел народ бичами стегать? Прости, Господи, но жалко мне, што боярин Олекса не зашиб тебя до смерти!
– Подняв посох, погрозил Морозову.
– А тебе, Иван Семёныч, как только не совестно на людей-то смотреть?
– Ты как смеешь, монах, корить меня, великого боярина?
– Смею, ибо свои грехи ты выдаёшь за чужие. Ты вызвал смуту - в грозное время бросил град в безначалии, оставил нас хану на съедение и скрылся. От нужды ударил народ в колокол, на вече избрал себе достойных вождей. Для чего теперь ты воротился, боярин? Штоб, себя выгораживая, новую смуту посеять? Лучше бы ты стреканул подальше!
Хохот покрыл слова архимандрита, побагровелый, готовый лопнуть от бешенства, боярин рванулся к монаху, но встретил направленный в грудь посох.
– Погодь, черноризец!
– вырвалось у Морозова.
– Ты, князь, не верь наговорам. С того часа, как вече избрало воевод из людей житых - ибо не нашлось там достойного боярина, окромя сотского Олексы, - ни один человек не обижен, ни один дом не ограблен, ни единый храм не осквернён. Адаму спасибо со товарищи его.
На шум прибывал народ, посадских стало уже больше, теперь они не дали бы в обиду своих выборных. Князь воспользовался минутой тишины:
– Правду молвил святой отец, братья мои: негоже нам теперь считать обиды вчерашние - то лишь врагу на руку. Перед страшным стоим. О спасении Москвы думать надо, о чадах ваших, о земле Русской. Не будь я потомком Рюрика и Гедимина, коли не отрублю голову смутьяну - будь он хоть чёрным холопом, хоть рядовичем князя, хоть житым или даже боярином!
Приказав глашатаю обнародовать грамоту, присланную великим князем, Остей велел всем оставаться на своих местах, исполнять прежние обязанности и по вызову его выборным являться на совет вместе с боярами. Решив для начала осмотреть укрепления и расстановку ополченческих сотен, он приказал следовать за ним Адаму и Морозову. Боярин надулся - его уравняли с выборным воеводой, - но делать нечего: пошёл! Томила же, излив князю свои обиды: притих и посмирнел. А когда уже двинулись в обход, попросил:
– Остей Владимирыч!
– Вот за это, боярин, хвалю. Когда бы другие тебе последовали, век готов сидеть в осаде, - сказал Остей.
Первый вывод, который он сделал для себя, - быть осмотрительным. И впервые в жизни пожалел, что ему всего лишь двадцать два, а не тридцать два года: уверенно стать меж двух огней способен лишь зрелый муж. Для начала решил больше смотреть и слушать, не мешая разумному и полезному, стараться примирить обе стороны, держась ближе к той, за которой - сила.
Пушкари первыми из ополченцев были поставлены на стены Кремля и обживали их по-домашнему. Вавила Чех находился во Фроловской башне, командуя большой пушкой и пятью тюфяками. Справа, от Набатной башни до угловой Москворецкой, стояли пушкари Афоньки со своей огнебойной силой, слева - от Никольской башни до угловой Неглинской и далее располагалось самое большое пушечное хозяйство Проньки Песта. При каждой огнебойной трубе находилось по три пушкаря, во время осады добавлялось ещё по два помощника из ополченцев, чтобы скорее оттаскивать тяжёлые железные чудища от бойниц для заряжания и возвращать на место для выстрела. После ухода князей все заботы по прокорму пушкарей легли на их начальников, и Вавила ещё до веча перевёз семьи с хозяйством в детинец, поселил в пустых клетях недалеко от стены. То же сделали и соседи. Олекса поставил Вавилу начальником воротной башни и забот прибавилось.
Остей начал осмотр стены с главной, Фроловской, башни, и порядок ему здесь понравился. Он расспросил о боевых возможностях тюфяков и великой пушки, установленной в среднем ярусе, велел до срока прикрыть жерла заборолами, чтобы огненный бой оказался для врага неожиданным. Боярин Морозов выглядел недовольным. Заметив среди ополченцев десятилетнего отрока, буркнул:
– Вы б тут ишшо люльки повесили. Зелье ж рядом.
– То - мой сынишка, - объяснил Вавила.
– Сызмальства к пушечному делу приучаю, он - смышлёный, баловать не станет.
– На своём дворе приучай, а тут крепость.
– Дал боярин и дельный совет.
– Вы энту дурищу, - ткнул рукой в сторону фрондиболы, - лучше приспособьте бочки со смолой и кипятком подымать на стену. Небось, на верёвках-то руки пообрываете.
– Да мы, боярин, нынче же пару подъёмников поставим. А машина ещё сгодится.
Адам тушевался, лишь коротко отвечал на вопросы князя. "Кончилась власть наших выборных", - подумал Вавила.
Едва отошёл Остей, к воротам прискакал Олекса.
– Готовьте свои громыхалки!
– крикнул пушкарям.
– Завтра Орда пожалует.
Вавила раздумал идти домой полдничать, послал за обедом сынишку. Долго смотрел через бойницу в полуденную сторону, где небо затягивала серая пелена. Эта пелена, казалось, надвигается на Москву.
Внизу послышался говор, видно, принесли обед ополченцам, но женские голоса были незнакомы.
– Ай, не боитеся, красавицы, што татарин нагрянет, да и уташшит в свой гарем?
– спросил Беско.
– Вы-то нашто?
– ответил девичий голос.
– Ладно - не пустим их, токо почаще пироги носите.