Поле Куликово
Шрифт:
Царевич Акхозя не забыл пропавшую полонянку. Вначале его память подогревалась чувством неотмщённого оскорбления. Но все, кто был пойман из числа нападавших на лагерь и кто пришёл с повинной, Аллахом клялись, что не видели полонянки. Тогда он припомнил, что сбежала-то она сама. Почему её не остановили ни ночь, ни степь, населённая зверями и разбойными бродягами? Решил, что испугалась, хотела спрятаться, а потом заблудилась. Но после неудавшегося посольства в Москву Акхозя многое понял. В ней, наверное, таилась та же ненависть к нему, ко всей Орде, которую много раз читал он в глазах русов на пути в Нижний и обратно. Нищенка, крестьянская девка, проданная за серебро и
Сладость её прохладной ладони он помнил своей кожей, как помнил глазами сладость её глаз и губ, белой шеи и соломенных волос. Нет, он теперь не отпустил бы её в чёрную избу - он уже знает, как надо поступать с такими полонянками. Он сломал бы её гордыню, навсегда запер в золотую клетку, как запирают райских птиц, чтобы наслаждаться их красотой.
Москва не приняла его с большим отрядом. Оскорбление целый год сжигало душу, а золотокосая урусутка не забывалась. Он ещё не женился, но у него были невольницы. Обнимая их, Акхозя думал о пропавшей. Несчастные не могли понять, почему ночная страсть царевича сменялась утренним отвращением.
Среди первых воинов прискакав к московской стене, он будто ожидал увидеть её. И увидел. Она стояла среди смердов, брошенных своим князем. Может, она стала теперь женой одного из этих мужиков, дерзнувших противиться великому хану Золотой Орды, вознамерившихся остановить его войско у закопчённых стен своими топорами и рогатинами? Акхозя обезумел. Он плохо помнил, о чём кричал урусутским собакам. Он размечет их стены по камню, вырежет всю толпу врагов, а её добудет. Как он её накажет, Акхозя ещё не знал. Но сначала!.. Он знал, что сделает с ней сначала - после захвата крепости, там же, на залитых кровью камнях, среди трупов её защитников!
– Это ж надо!
– Вавила покачал головой, провожая взглядом Олексу с девицами.
– И вправду тесен - мир Божий.
– Мир-то - широк, - сказал Адам.
– Да все дороги нынче ведут в Москву.
– Пора бы нам кое-кому загородить их.
Крик: "Берегись!" - заставил ополченцев обернуться к посаду. В одном перестреле ордынцы развернулись двумя лавами. Ханский шурин и тот, что в золочёных доспехах, стояли в удалении, куда не дострелит самый добрый лук.
– Лишние - долой со стены!
– закричал Адам.
– Баб сгоняйте, прячьтесь за прясла и зубцы!
Люди, толкаясь, кинулись к лестницам, но те оказались тесны, а зубцы не могли укрыть всех.
– Заборола!
– спохватился Адам.
– Ставь заборола!
Ополченцы выхватывали из ниш дубовые щиты, устанавливали между зубцами. Взвыли первые стрелы, там и тут раздавались вскрики, люди падали и ползли к лестницам. Выпустив по две стрелы, степняки повернули коней, парными колоннами помчались вдоль рва в разные стороны, на ходу посылая стрелу за стрелой с невероятной точностью - лишь зубцы да поднятые заборола спасали стоящих на стене. Но горе тому, кто показывался на глаза врагу. Ополченцы начали отвечать через бойницы, однако разить стремительно несущихся всадников было трудно, сотня стрел выбила из сёдел лишь двух врагов.
– Как стегают, проклятые!
– ругнулся Вавила, сгибаясь за дубовым щитом.
– Орда, - отозвался Адам, прилаживаясь у каменной бойницы с заряженным самострелом.
– Придётся на стенах нам в кольчугах стоять.
Копыта взбивали чёрный прах, повисающий полосой жирного дыма, колонны степняков расходились всё дальше и вдруг разом обернулись на ходу, помчались навстречу одна другой. Ордынцы били в щели бойниц, слали стрелы в детинец наугад. Ещё один всадник выпал из седла, другой, размахивая
Ордынские колонны сходились вблизи Фроловской башни, и два железных ливня сбегались на стене, щёлкая по каменным зубцам, стуча в заборола. Каких-нибудь пяти шагов не пробежали они, чтобы встретиться - вопль отчаянья прервал железный дождь. Размеренный стук копыт смешался и покатился прочь. Ополченцы начали выглядывать из-за щитов, вставали в рост. Перемешанная серая толпа всадников уносилась от Кремля. А на бывшей площади, близ пепелища сожжённой церкви, застряв одной ногой в стремени, уткнулся головой в горелую землю всадник в золочёных доспехах.
Адам, стоя, натягивал стальную тетиву, чтобы успеть направить ещё одну стрелу в гущу врагов.
Разведка порадовала Тохтамыша: в семи верстах от места ставки хана обнаружен брод впору коню и верблюду. Пока Акхозя с Шихоматом осматривали московскую крепость вблизи и пытались склонить её защитников к сдаче, хан с главным разведчиком выехал осмотреть место будущей переправы. Брод охранялся сильной стражей, будто его могли украсть. Тохтамыш ничего не сказал. Главный харабарчи был хитёр, но не слишком умён, зато точен в исполнении воли правителя. Такие не обманывают своих владык, их хорошо держать исправниками, доносчиками или посылать во вражеский стан с предъявлением ханских условий. К тому же у этого мурзы хватило ума как бы позабыть своё первое имя - Тохтамыш - и зваться только Адашем. Всё это в соединении с необычайной жестокостью к противникам выдвинуло Адаша на почётную, хоть и нелёгкую службу.
Хан возвращался довольный. Завтра его полчища прихлынут к стенам Кремля, и враг содрогнётся от их вида. А может, он уже согласился отворить ворота без боя?
Под ложечкой Тохтамыша засосало, едва увидел Шихомата. Шурин не смотрел в глаза, бычья шея налилась кровью - это плохой знак. Слишком дурных вестей Тохтамыш ещё не мог ожидать, он насторожился и, не подавая виду, спросил:
– Чего молчишь? Рассказывай.
– Казни меня, повелитель, но клянусь Аллахом, никто из нас не виноват.
– Глаза шурина смотрели под ноги хану, на багровой шее вздулись жилы.
– Мы вели переговоры, никто не помышлял об оружии, но проклятые медведи стали стрелять из своей берлоги... Повелитель, мы клянёмся отомстить. Мы все умрём, но покараем шайтанов!
– Ты долго говоришь.
– Догадка клещами схватила сердце хана.
– Акхозя... Я просил его не подходить близко к стене. Я хотел его отослать. Но ты же знаешь царевича...
Клещи разжались, откуда-то сбоку клинок вошёл в грудь хана и остался в ней.
– Где - он?
– Я велел положить в моей юрте.
Тохтамыш подождал, пока к ногам вернётся сила и пошёл к войлочному шатру Шихомата. Тот неслышно ступал сзади, благодаря Аллаха за то, что страшное уже сказано.
В юрте горели восковые свечи, едва заметные при сером свете, сочащемся из дымового отверстия сверху. Акхозя лежал на войлоке в своей золочёной броне. Матово-смуглое лицо чуть нахмурено, резко чернели брови, и Тохтамыш заметил, что у сына были длинные ресницы. Были?.. Акхозя казался спящим, и хан обегал глазами его всего - может, он ещё - жив, упал с лошади и лишился сознания? Наклонился над сыном, скинув шлем, приник ухом к его устам, надеясь уловить дыхание, но ощутил холод. Лишь сидя на корточках, различил дырочку в узоре зерцала на том месте, где находится сосок. И застывшую кровь на золоте нагрудника. Подвела персидская броня, не выдержала удара кованой русской стрелы.