Полезный Груз
Шрифт:
Все-таки я слегка переигрываю, подумал он с неудовольствием. А Пиночет – дама наблюдательная. Ну да ничего. Авось поверит.
– Ничего не понимаю. Капитан! Какой катализатор?
– Ах, вы тоже не знаете? Ну да, ведь история с новым катализатором в документах дела «Мечты» вообще не числится. Нет, я понимаю, дело общественное, а общественности, пока ее саму не начали травить убойной химией, катализаторы до лампочки. Ну и хуй с нею, с общественностью, но почему же доблестные кирасиры ничего не знают?
– Первый раз слышу, капитан. Честно.
– Соединитесь с кем-нибудь из коллег,
– Соединюсь.
– Пустяки! Передайте им, что подопечный ваш, капитан Муравьев, полон радушия и добросердечия по адресу вашего заведения.
Пиночет отошла на несколько шагов и, наверное, включила связь. Муравьев, стоя под навесом, смотрел, как бегут, спасаясь от дождя, сгорбленные москвичи.
Безусловно нужно ехать к Чайковской. Безусловно. Чтобы не оставалось у кирасиров подозрений. И в Авдеевку нужно – Проханову видели в Авдеевке на благотворительной функции, это отмечено в документах. Нужно проверить все возможности, пощупать все концы, и сделать все это нужно в присутствии Пиночет – раз уж кирасиры решили не следить за ним из-за угла, а открыто приставить к нему свою агентессу. К нему лично.
Пиночет вернулась – подошла задумчивым, а не обычным своим притоптывающим, шагом. И сказала:
– Я бы их всех расстреляла, честное слово.
– Да, – согласился Муравьев. – Вполне в традициях вашей конторы. Нет человека – нет проблемы. Ну, что, едем к Чайковской?
– Да.
– На троллейбусе?
– Нет, на таксомоторе. Теперь уж я имею полное право, Муравьев, и вы заодно.
И они поехали.
Сотни раз видел Муравьев Патриаршие: сквер, пруд, и растущую из середины пруда башню, и всегда предполагал, что она либо маяк для вертолетов, либо водонапорная, либо для красоты лет сто назад соорудили. Выглядела башня (цементная, круглая, с непропорционально большой, похожей на шляпу с огромными полями, круглой площадкой наверху) индустриально; украшений не имела.
Оказалось – никакой индустрии, и никаких вертолетов, какие еще вертолеты над Москвой! Чай не в древности живем. Также в башне не было ни дверей, ни видимых с улицы окон. Прямо избушка на курьих ножках. Никому бы в голову не пришло, что внутри живут люди, и не ельники, а серьезные, высокопоставленные. Когда Пиночет, стоя на тротуаре Малой Бронной, кивком на нее, башню, указала, Муравьев даже не понял, что она имеет в виду.
– Она там проживает, – объяснила Пиночет.
И снова Муравьев не понял.
Не переигрываю ли, подумал он еще раз.
А Пиночет подошла к «сторожке» – кирпичной полицейской будке в двадцати метрах от входа в сквер – и сунула мающемуся бездельем жандарму под нос диптих свой бордовый, кирасирский. В ответ прозвучало из глубин веков пришедшее, хрестоматийное московское «не положено». На которое Пиночет резко отозвалась еще более древним, до-московским, в Киевской Руси зародившимся:
– Пошел вон.
Она выхватила у жандарма из нагрудного кармана пульт управления и шагнула к дверям будки, открывающимся, как двери лифта – в разные стороны.
Жандарм слегка опешил, соображая, кого он боится больше – кирасиров или всесильного отца охраняемой. Силясь сообразить.
– Э … – сказал он, и потом громче: Э! – очевидно,
А вдруг диптих поддельный? Да и станет ли настоящая кирасирша вот так вот выхватывать пульт у него из кармана? Кирасирша сперва позвонит, и…
Сработал импульс – жандарм схватил Пиночета за волосы, и пригнул бы ее, и, возможно, попытался бы коленом ей врезать, и наломал бы дров, но Муравьев, в котором тоже сработал импульс, свалил жандарма наземь прямым ударом в повернутый к нему подбородок.
– Сука! – сказала, взъярясь, Пиночет, потирая голову и пиная, но не в полную силу, жандарма, лежащего на земле, в ребра. – Совсем страх потеряли, козлы деревенские! Встать!
Жандарм медленно поднялся, качаясь и косясь на Муравьева, запоминая, очевидно, черты лица на будущее. Муравьев криво улыбнулся – мол, запоминай сколько влезет.
– Документы, – сказала Пиночет.
Жандарм неохотно полез за документами во внутренний карман. Пиночет выдрала у него из руки книжечку резким движением, раскрыла ее, и сказала:
– Угрюмов, Андрей. Ты откуда такой взялся, Угрюмов? А?
– Из Хабаровска, – мрачно ответил Угрюмов.
– Хорошо у вас в Хабаровске?
Угрюмов промолчал.
– Я спрашиваю, Угрюмов, в Хабаровске хорошо?
– Ничего, живем…
– Ладно. Паспорт твой я пока что беру себе, Угрюмов, и пульт тоже. Ты за нами не ходи, ты здесь стой, пока мы не вернемся. Хозяйка дома?
– Не велено…
– Ты что, не понял, Угрюмов из Хабаровска? Дело-то государственное. Мы тебя без всяких ордеров упрячем куда надо вместе с хозяйкой твоей, и всеми, кто внутри, и с начальством. Понял? Я спрашиваю, понял?
– Понял.
– Дома хозяйка?
– Дома.
– Код у лифта какой? Быстро, у нас невероятно мало времени.
– Дайте, я сам.
– Код какой, скотина безмозглая?
Угрюмов назвал код, и Пиночет ловко одной рукой набрала его на пульте, а паспорт Угрюмова, когда лифт открылся, бросила ему под ноги.
– А я с вами? – спросил Угрюмов, не поднимая паспорт.
– Ты что, совсем охуел? – спросила удивленно Пиночет. – А кто на посту будет стоять? Где только такую дубину нашли, на какой хабаровской свалке! Капитан, не отставайте!
Муравьев вошел в лифт, двери закрылись, и лифт поехал вниз. Ехали плавно, и вскоре остановились.
Перед ними предстал ярко освещенный коридор со стенами, покрытыми штукатуркой и обшитыми нарочито грубо обтесанными и обожженными деревянными планками – так в некоторых странах, по примеру Англии, а может Германии, обшивают дома и коттеджи, а иногда даже целые здания, имитируя каркас или опалубку, которую забыли снять по окончании постройки. По центру шла узкая колея, похожая на трамвайную, с рельсами, вдавленными в пол. Возле самого лифта покоилась вагонетка, стилизованная под карету с открытым верхом; с кожаным диваном вдоль правого борта, с кожаными сидениями в передней и задней части, и с минибаром посередине. Муравьев предположил про себя, что диван, ежели есть надобность, раскладывается в тахту. Пульт управления имел три скорости, а тормозилась карета, очевидно, сама, при подходе к пункту прибытия.