Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница
Шрифт:
Он вполне пришел в себя, когда надо было встретить дуче, прибывшего на специальном поезде в 4 часа, и немедленно провел его на экскурсию во все еще дымящийся конференц-зал.
К этому времени Гиммлер уже выяснил, кто был виновником. Это было несложно, учитывая, что Штауффенберг покинул зал незадолго до взрыва якобы для того, чтобы готовить свой доклад, а затем очень поспешно выехал из ставки и направился в сторону аэропорта Растенбург; его машину после взрыва обыскали на первом же посту; на самом деле то, что он умудрился проехать через два поста СС, было просто удивительно. В любом случае в его вине было мало сомнений. И конечно, Гиммлер не сомневался в вине его непосредственного начальника, генерала Фромма, так как из Берлина приходили доклады о том, что взрыв был частью путча, имевшего целью захват власти и организованного в ставке Фромма на Бендлерштрассе. Перед тем как самому покинуть Берлин, то есть в то время, когда Дёниц подъезжал к «Вольфшанце»,
Примерно в это время Дёниц присоединился к Гитлеру и его гостю, дуче, за странным чаепитием, о котором впоследствии часто упоминали. Там также присутствовали Геринг и Риббентроп, приехавшие сразу, как узнали новости, как и несколько людей из обычного окружения фюрера, включая Бормана и Кейтеля. Все, естественно, желали поздравить фюрера с чудесным спасением и уверить его в своей собственной преданности, а также в том, что это событие положительно повлияет на дальнейший ход войны: народ станет непобедимым, когда будет покончено с саботажем генералов. Дёниц и Риббентроп явно повели атаку на всех генералов, на что яростно отвечал Кейтель, и во время взаимных обвинений, к которым присоединился и Геринг, Дёниц повернулся к рейхсмаршалу и, наконец, высказал ему давно накопившиеся чувства по поводу того, как плохо люфтваффе помогает флоту. Гитлер сидел молча, пока шел этот крик, с кусочками ваты, торчащими из ушей, и поедал разноцветные лепешки, пока кто-то не упомянул заговор Рёма и кровавую чистку 1934 года. Он вскочил, и начался его приступ безумия, когда, вытаращив глаза, он звал к возмездию против тех предателей, которые осмелились пойти против Провидения, назначившего его вести немецкий народ. Все ссорившиеся умолкли. Изо рта Гитлера потекла пена, он бегал по комнате, пока его не прервал телефонный звонок из Берлина.
Там заговор все дальше скатывался к неудаче. Не получив условного сигнала из «Вольфшанце» о смерти Гитлера, путчисты медлили. Им не удалось захватить радио- и телефонные станции, поэтому Геббельс и смог дозвониться до Гитлера. После этого он передал по радио сообщение о покушении, указав, что фюрер не пострадал. Всей Европе это стало известно в 6.45.
Между тем Геббельс соединил Гитлера по телефону с командиром батальона, который перекрыл правительственный квартал, чтобы заблокировать заговорщиков. Именно этот звонок и прервал приступ безумия фюрера. Командир узнал его голос, несмотря на то что он охрип после недавнего крика, и, получив инструкции восстановить порядок и стрелять в любого, кто отказывается повиноваться, ретиво принялся за дело.
В ставке продолжились разговоры, все стали опять заверять фюрера в своей преданности. Дёниц напомнил о героических подвигах, которые совершал флот ради него. После этого у него были более важные дела: из Парижа позвонил адмирал Теодор Кранке, который желал удостовериться в том, что фюрер жив. Он только что получил приказ за подписью находившегося не удел генерал-фельдмаршала Эрвина фон Вицлебена, который заявил, что Гитлер умер и он, Вицлебен, стал главнокомандующим всех вооруженных сил. Дёниц передал, что фюрер жив и здоров и что следует подчиняться приказам только от него лично и от рейхсфюрера СС. Затем он сел за составление прокламации, которая была передана морякам в 8 часов. Через некоторое время по радио передали речь фюрера, фрагменты которой перемежались музыкой Вагнера. К тому времени, когда батальон охраны заблокировал здание на Бендлерштрассе, уже внутри него лоялисты справились с заговорщиками; Фромм отказался принять ответственность за восстание еще раньше, поговорив днем с Кейтелем, а теперь, демонстрируя свою верность, приказал отвести четырех главарей заговора во внутренний двор и расстрелять, хотя номинальному главе «будущего» правительства, генералу Беку, была оставлена жизнь. Фромм после этого позвонил в ставку, и Хансен-Ноотаар записал его сообщение рядом с именами расстрелянных военных: генерал пехоты Фридрих Ольбрихт, полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, обер-лейтенант Вернер фон Хефтен (адъютант Штауффенберга) и полковник Альбрехт Мерц фон Квирнхейм. Это сообщение было встречено в ставке фюрера «воплями ярости», направленной против Фромма; все были уверены, что он замешан в путче и заметает следы.
Единственным городом, где путч имел решительный успех, был Париж. Преданная делу заговора группа при командующем вермахтом во Франции генерале пехоты Карле Генрихе фон Штюльпнагеле начала действовать днем, и к сумеркам около 1200 эсэсовцев и гестаповцев были окружены и отведены в их бараки без единого выстрела; их начальники были арестованы по отдельности. Знал ли о путче заранее адмирал Кранке, неизвестно. Первый офицер его штаба, адмирал Вегенер, впоследствии вспоминал, что, получив непонятное радиосообщение из Берлина
Это стало решающим фактором для человека, на котором лежала ответственность за распространение заговора по всей Франции, генерал-фельдмаршала Ганса Гюнтера фон Клюге, командующего на Западе. Он уже сказал фон Штюльпнагелю, что, если Гитлер жив, он не поддержит восстания. Примерно в 11 часов парижские заговорщики узнали о провале путча в Берлине из звонка Штауффенберга, который он сделал за несколько минут до своего ареста. Теперь им ничего не оставалось, как самим готовиться к аресту или самоубийству.
Адмирал Кранке, показав отношение к заговору флота, поставил на нем последний крест. Узнав, что парижские СС арестованы, он позвонил фон Клюге и Штюльпнагелю и потребовал их освобождения, пригрозив «воздействовать своими собственными силами». Было ли это блефом, остается невыясненным, ведь большую часть его собственных сил составляли радисты и телефонисты, и ни он сам, ни кто-либо еще не хотел, чтобы немцы сражались с немцами в центре Парижа. Возможно, на это он и рассчитывал. Известно одно: услышав эту угрозу, Штюльпнагель нехотя отпустил пленных. Это было в 2 часа ночи. Мятеж провалился. Но прошло еще двенадцать часов, прежде чем Дёниц отменил состояние полной боеготовности для своих моряков. Он оставался в «Вольфшанце» 21-го числа и выпустил еще одну прокламацию, проклиная «маленькую клику безумных генералов». Через три дня он присоединился к Кейтелю и Герингу, предлагая Гитлеру принять нацистское приветствие от всех родов вооруженных сил «как знак их нерушимой верности фюреру и единения между вооруженными силами и партией».
Между тем началась кровавая чистка, более ужасная и садистская, нежели все, что партия устраивала до того, ведь теперь речь шла об утолении своей старой классовой ненависти. В течение трех недель были проведены первые показательные суды в Берлине, в Народной судебной палате, на которых председательствовал бывший коммунист Роланд Фрейслер: весь процесс он атаковал и всячески словесно унижал фон Вицлебена, Гёпнера, графа Петера Йорка фон Вартенбурга, друга фон Мольтке и члена Сопротивления с первых дней, и других руководителей мятежа, которые не успели застрелиться. Смертный приговор был очевиден, оставалось лишь решить, в какой форме, и то сомнения длились недолго; сразу же после вынесения приговора всех осужденных привели в тюрьму Плёцензее и повесили одного за другим на крюках для разделки туш, зафиксировав их агонию на кинопленку для назидания прочим. Последовали другие процессы и варварские казни; их точное число неизвестно — они продолжались до самого конца войны. Дети мятежников были отданы под надзор благотворительных национал-социалистических организаций, им поменяли фамилии и скрывали от них всю информацию о судьбе родителей.
Интересно, что на флоте было арестовано только три офицера, и одним из них был брат Клауса фон Штауффенберга, Бертольд, который был советником заговорщиков по юридическим вопросам; другой — капитан флота — служил в оперативном штабе, и в его задачу входило наблюдение лично за Дёницем и его арест при необходимости. Вероятно, были и другие офицеры, симпатизировавшие заговору, особенно в разведке, но они имели мало шансов активно в нем поучаствовать.
24 августа Дёниц созвал своих высших офицеров на собрание, чтобы объяснить им, а через них и всем морякам сущность произошедшего. Очевидно, что он узнал некоторые подробности, не попавшие в газетные сообщения, о суде от Гиммлера или его подручного, шефа полиции безопасности и СД Эрнста Кальтен-бруннера. Начал он, с глубоким цинизмом перечислив основные идеи мятежников: как только фюрер будет смещен и «англосаксы и русские убедятся, что наш агрессивный дух испарился... и мы сможем заключить достойный мир без разделения страны», после чего новое правительство утвердит свободу слова, права личности, отменит специальные суды, откроет концентрационные лагеря и т. п. Интересно, что в этот список он не включил наказание военных преступников, которое члены Сопротивления считали «абсолютно необходимым для восстановления законности». Они определяли военного преступника как кого-либо, «кто отдавал преступные приказы или кто, будучи на ответственном посту, подстрекал к преступлению или распространял общие доктрины или инструкции преступного характера...».
Нет никаких сомнений, что Дёниц понимал: он в эту категорию входит.
Перечислив цели заговорщиков, Дёниц выставил их методы как «смешные и исторически необоснованные»; они верили, что достаточно просто сказать слово, и правительство падет само, и не надо захватывать коммуникации, радио-, телеграфные и телефонные станции. Правда была сложнее, чем он ее трактовал, и некоторые аспекты, почему это все мятежникам не удалось, остаются загадкой до сих пор. Как один из примеров «узости ума и чудовищно искаженных суждений» заговорщиков Дёниц указал, что они собирались подчинить флот генеральному штабу сухопутной армии!