Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница
Шрифт:
Дёниц писал: «Итак, я переживал последние дни мира перед Первой мировой войной. Как и перед Второй мировой, часы непосредственно между миром и войной были незабываемыми... в такие роковые моменты сознание и подсознание людей всегда бывает особенно восприимчивым».
Загрузку угля закончили к полуночи. Через час, смыв с себя пыль, оба корабля подняли якоря и отплыли с притушенными огнями сначала на север, а потом на запад, занимая позицию между Сардинией и французским берегом Северной Африки. С рассветом любой дымок на горизонте вынуждал их менять курс и скрываться из вида.
В этот день в Лондоне правительство наконец сумело прийти к единому мнению и принять то решение, что диктовали и честь — из-за
Но вторжение уже нельзя было остановить. Франция должна была быть сокрушена в течение шести недель, так, чтобы все усилия можно было бы обратить на восток, против России, прежде чем этот колосс разгромит Австрию и несколько немецких дивизий, удерживавших границу в Восточной Пруссии.
Ранним утром 4 августа «Гёбен» и «Бреслау» приблизились к алжирскому берегу, и линейный крейсер направился к Филиппвиллю, а более легкий крейсер — к Боне.
«В моей памяти по-прежнему ясно стоят картина: в сером утреннем свете появляются холмы, дома, легкие башни, пирсы и портовые здания с кораблями. Конечно, как юный солдат, я был под большим впечатлением от этого первого настоящего сражения», — записывает Дёниц.
Враг был захвачен врасплох, когда «Бреслау» приблизился и открыл огонь; в каких-нибудь 40 милях к западу более тяжелый залп «Гёбена» прозвучал также неожиданно для противника. Однако это была символическая бомбардировка, которая продлилась всего десять минут и нанесла незначительный, если вообще какой-нибудь ущерб войскам или транспорту, удачным выстрелом запалив один склад; затем оба корабля развернулись и направились дальше на запад, как будто бы в сторону Гибралтарского пролива, в Атлантику. Но, оказавшись вне пределов видимости с суши, они снова развернулись и пошли уже на восток, к точке условленной встречи. Однако едва они соединились в десять утра, как впереди показался дымок, и вскоре после этого на горизонте замаячили тройные мачты военных кораблей. В этот момент у всех замерли сердца, ведь корабли могли быть только британскими линейными крейсерами. Прозвучал сигнал тревоги: «Очистить палубу к бою!» Сушон развернулся левым бортом, а британец в ответ — правым. Сушон, который получил последние новости о том, что британцы, скорее всего, стали врагами, и был готов к любым враждебным действиям, решил вести себя вызывающе и вернулся к своему прежнему курсу.
В напряженном молчании они смотрели, как растет на глазах темно-серая громада; турели двенадцатидюймовых пушек были направлены к носу и к корме и пока не двигались; белые вымпелы, символ победы на море, появившийся за сотни лет до того, как возник немецкий военный флот, полоскались посреди черного дыма, уходившего за корму. Они прошли мимо, в четырех милях, не обменявшись салютом, и немедленно развернулись и последовали за «Гёбеном». Нервы у всех на борту немецких кораблей были бы еще более натянуты, знай они, что британский главнокомандующий, получив информацию об их бомбардировке портов, послал в Лондон телеграмму, запрашивая разрешение открыть огонь.
«Бреслау», который едва ли мог участвовать в этом бою гигантов, было приказано отделиться и двигаться к Мессине, где
К тому времени, когда срок британского ультиматума истек, ночью оба немецких корабля незамеченными вошли в порт Мессины безо всякого сопровождения.
И снова итальянские власти проявили нежелание выдать уголь, и Сушон приказал немецкому торговому судну в гавани отдать свой запас крейсерам. Хотя в этот день солнце шпарило изо всех сил, превращая тесные каюты под металлической палубой в настоящие печи, экипаж работал, перетаскивая уголь из углехранилища; в переборках и палубах были пробиты отверстия, все перила сорвали; на «Гёбене» оркестр играл марши, чтобы поддержать дух изможденных людей. Вверху, в радиорубке, растущее количество сигналов указывало, что противник — кем теперь стали британцы — концентрируется у всех возможных выходов «Гёбена» в открытое море, там, где заканчивались итальянские территориальные воды.
В полдень на следующий день, 6 августа, погрузка была прервана. Для экипажей теперь важнее было чуть-чуть отдохнуть перед прорывом, который было необходимо осуществить в ближайшие двадцать четыре часа — время, которое итальянские власти оставили Сушону для нахождения на их территории. Всем моряком выдали почтовые открытки, чтобы они написали пару слов домой. Говорят, что все офицеры составили завещания.
Сушон между тем оказался перед другим устрашающим решением: накануне ему сообщили из Берлина, что заключен союз с Турцией и ему нужно следовать в Константинополь, чтобы присоединить свою эскадру к турецкому флоту. Он попросил помощи у австрийского флота, но снова получил отказ, на этот раз потому, что Британия объявила войну одной Германии и австрийцы не хотели как-либо менять эту и так тревожную ситуацию.
Между тем и в Турции возникло противодействие союзу — на самом деле в турецком правительстве никогда не было единства по этому вопросу, — и незадолго до полудня, еще утром 6 августа, было получено еще одно сообщение из Берлина о том, что заход в гавань Константинополя пока невозможен по политическим соображениям.
Дёниц, которого послали на флагманский корабль, видел Сушона сразу же после получения этого сообщения, когда тот обсуждал ситуацию со своим начальником штаба. «Молчаливое, спокойное, серьезное поведение обоих мужчин» ему запомнилось навсегда. Решение было принято, невзирая ни на что, — двигаться к Константинополю; это была еще одна дерзкая авантюра, особенно учитывая, что, по мнению Сушона, британские тяжелые корабли расположились на востоке, желая заблокировать ему доступ к австрийским портам на Адриатике.
Поздно вечером, когда они приготовились отчалить, каждый человек на борту осознавал, что дело идет о жизни и смерти; и снова их нервы были напряжены до предела; офицеров, которые знали об ужасной расстановке сил, словно обуяла фатальная решимость провести красивый бой и погибнуть за честь страны.
Они вышли из гавани с расчехленными орудиями, «Гёбен» впереди, маленький «Бреслау» за ним, и направились на юг, вдоль итальянского побережья, освещенные слабеющими лучами солнца. Вскоре по правому борту был замечен дым, а затем показался и предположительный силуэт британского крейсера. Сушон провел свою эскадру вокруг мыса и пошел на север, как будто бы направляясь в Адриатику. Крейсер «Глостер» следовал за ними в девяти милях; в радиорубке они слышали, как он передает свою позицию и курс остальным кораблям британского флота.