Последний фюрер рейха. Судьба гросс-адмирала Дёница
Шрифт:
Вечер уступил место бархатной ночи с низкой луной, повисшей над холмами по левому борту; в этих условиях немецкой эскадре не удалось сбить преследователя со следа, и в одиннадцать вечера Сушон повернул на восток. Однако британские тяжелые корабли стояли на западе от Гибралтара, ожидая второй попытки атаки на французский транспорт. Таким образом, между Сушоном и его целью оказалась всего одна эскадра крейсеров. Британцам не удалось обнаружить в ту ночь «Гёбен», хотя он прошел всего в миле от «Бреслау», и на рассвете 7-го числа «Глостер» по-прежнему цеплялся к «Бреслау».
В это утро «Бреслау» намеренно пошел за «Гёбеном», чтобы либо сбить британца со следа, либо заманить его между двух огней, и в час дня капитан «Глостера», решив, что немецкий легкий крейсер мешает ему преследовать его главную цель, открыл
Это был первый британский корабль, столкнувшийся с замечательной меткостью артиллерии имперского флота — в данном случае артиллерии под командованием капитан-лейтенанта Рольфа Карлса, офицера с «Бреслау». «Глостер» продолжал сам стрелять, уходя в сторону, и даже попал один раз по броне на ватерлинии немецкого крейсера. Между тем «Гёбен» развернулся на сто восемьдесят градусов, чтобы защитить своего партнера, и тоже открыл огонь, так что, когда «Глостер» отошел, оба немецких корабля встретились; и, когда Сушон лег на прежний курс на восток, «Глостер» продолжил преследование.
Таково было крещение огнем для Дёница.
В конце концов «Глостер» прекратил преследование в пять вечера того же дня на траверзе мыса Матапан, так как не получил приказа заходить за него. Моряки немецкой эскадры с трудом поверили своей удаче. Однако они ни в коем случае не миновали опасности: загрузившись углем от транспорта, которому было приказано встретить их у островов Греции, они направились дальше, проверять симпатии Турции, которая по международным законам должна была отказать им в проходе через Дарданеллы. Если бы она так и сделала, то трудно было представить, как бы им удалось во второй раз скрыться от британского флота, ведь интенсивный радиообмен утром 10-го заставил Сушона прервать погрузку угля и устремиться к проливу. Офицеры считали, что если бы им отказали в проходе, он стал бы пробиваться с боем. Когда, подойдя ко входу в пролив, эскадра остановилась, подав сигнал «G» — «нуждаюсь в лоцмане», и стала на якорь, они были на расстоянии выстрела из форта, ясно видимого на фоне сухих, коричневых холмов.
Внезапно показались два турецких торпедных катера. Напряжение росло. Затем ведущий катер просигналил: «Следуйте за мной!» — и развернулся, чтобы провести их в пролив.
Мимо них по правому борту проплывали виноградники и деревушки в розовом солнечном свете, столь знакомые по круизам мирного времени; по левому борту в тени виднелись высоты Галлиполи...
Турецкое правительство все еще было разделено. Партии войны, которую возглавлял самый радикально настроенный из младотурок, Энвер-паша, бывший военный атташе в Берлине, а теперь убежденный сторонник союза с Германией ради проведения агрессивной политики на Ближнем Востоке и возвращения Египта с Суэцким каналом под власть империи (что соответствовало планам Германии), противостояла партия нейтралитета, не собиравшаяся участвовать в европейских ссорах. Посольства всех держав в Константинополе были естественными центрами влияния и интриг. Однако в случае с Тройственным союзом получился серьезный конфуз, когда в самом начале войны британское правительство реквизировало для собственного пользования линейный крейсер, который Турция купила в этом году, еще когда он строился в Ньюкасле-на-Тайне. Этот акт высокомерия был воспринят с обидой в Константинополе и сыграл на руку Энверу-паше; прибытие Сушона с «Гёбеном» снабдило его необходимым козырем. Он, уже став военным министром, обладал властью главнокомандующего всеми силами Турции на суше и на море. Военно-морской флот, однако, был обучен и управлялся британскими офицерами под командованием контр-адмирала сэра Артура Лимпуса, способного и честного, которому больше всего на свете хотелось побыть где-нибудь подальше от этого утомляющего климата и военного напряжения.
Энвер-паша, естественно, держал его в неведении относительно своих планов насчет «Гёбена» и «Бреслау». Поэтому рано утром 10 августа, поняв, что прибытие Сушона неминуемо, он сместил британского командующего турецким флотом и заменил его на своего человека; поэтому немецкие крейсеры и провожали в пролив торпедные катера. Лимпус и его офицеры в Константинополе
На следующий день Лимпус узнал потрясающую новость из газет, а, потребовав встречи с морским министром, получил еще одно ошеломляющее известие: оба немецких военных корабля якобы куплены турецким правительством! Таково было средство легализовать турецкую позицию в их отношении. Также это был мощный ход Энвера-паши в попытке вынудить правительство вступить в войну, поссорив его с державами Антанты. Ведь британский флот в конце концов прибыл к Дарданеллам и получил отказ на вход в пролив, в то время как с другой стороны пролива русские, естественно, были невероятно встревожены переменой равновесия морских сил в Черном море, которое могло повлечь за собой приобретение Турцией мощных немецких крейсеров класса дредноутов. Лимпус пометил в своем дневнике: «Если Россия действительно ищет возможности ударить по Турции, то теперь она такую возможность получила!»
Державы Антанты меньше всего хотели подтолкнуть Турцию в немецкий лагерь; началась бурная дипломатическая возня, чтобы опередить Энвера-пашу и немецкий контингент под командованием генерала Отто Лимана фон Сандерса.
Тем временем на борту «Бреслау» чувство облегчения после необычайного напряжения прошедших двух недель естественным образом уступило место депрессии и раздражению. Немецкие военные корабли были крайне некомфортными стальными коробками и в лучшие времена, выделяя минимум пространства для создания уюта, а теперь, в самый пик турецкого лета, притом что вся мебель плавала по волнам где-то рядом с Мессиной, жить на крейсере вообще было невыносимо. К этому прибавлялась полная неясность их положения; пока их товарищи участвовали в борьбе за великую Германию, они могли оказаться запертыми здесь на все то короткое время, что, как предполагалось, продлится война.
Но венчало это чувство беспомощности невыразимое ощущение собственного унижения. Им повезло ускользнуть невредимыми, но это вовсе не значило, что им надо было драпать через все Средиземное море так быстро, как возможно. Их готовили не для этого! Кроме того, британская и французская пресса, а это были почти единственные газеты, которые попадали в руки к немецким морякам, подняли шквал насмешек по поводу их бесславного бегства и неспособности поразить даже тот единственный легкий британский крейсер, который их преследовал!
Через несколько дней их положение начало улучшаться: стало ясно, что два их корабля находятся в авангарде кампании по вовлечению Турции в войну. Первый знак был получен 15 августа, когда Лимпус и все британские офицеры были заменены безо всякого предупреждения турецкими офицерами; на следующий день экипажи обоих немецких кораблей были собраны на палубе, и немецкие имперские вымпелы были опущены под торжественный национальный гимн; потом был поднят красный флаг с полумесяцем Османской империи. «Гёбен» стал именоваться «Явуз Султан Селим», а «Бреслау» — «Мидилли»; офицеры и матросы поменяли свои форменные фуражки на фески. Вильгельм Сушон был назначен главнокомандующим турецким флотом, и оба корабля, все еше с немецкими экипажами, присоединились к другим турецким судам на учениях в Мраморном море.
Особой задачей Дёница в это время переучивания с британского на немецкий способ ведения боевых действий была совместная работа с сигнальным лейтенантом «Гёбена» — так как немцы по-прежнему называли свои корабли по-старому, когда рядом не было турок — по редактированию нового справочника по международным сигналам и разработка нового сигнального кода для совместных операций.
Когда именно в это время Дёниц повстречал свою будущую жену, остается не вполне ясным. Ее отец, генерал Вебер, появился на борту «Бреслау» много позже их прибытия в Дарданеллы, он приехал в Турцию с Лиманом фон Сандерсом и принял на себя командование гарнизоном крепости, охраняющей пролив. Казалось, он знал о флоте немного, как и большинство немецких генералов: прибыв на «Бреслау» и оглядевшись, он снял монокль и воскликнул: «Так это и есть “Гёбен”!» — по крайней мере, так эту историю пересказали Дёницу в кубрике. Была ли с генералом тогда его семья, неизвестно; но если и была, то тогда, вероятно, Дёниц и повстречался с его дочерью, Ингеборг, на одном из светских раутов, куда были приглашены офицеры. Сам Дёниц не рассказывает, как они впервые встретились, и, может быть, она появилась позже, в качестве сестры милосердия в госпитале при немецком посольстве в Константинополе; по крайней мере, такова была ее работа после того, как Турция вступила в войну.