Приходите за счастьем вчера

Darena

– Я хочу перебрать ягоды от листочков и засунуть в нижний подпол. Взять с собой. Ещё вымыть волосы. – Вопросительный взгляд. – Это можно?

– А почему, нет?

– Не знаю.

За последние пару дней что-то изменилось. Во-первых – это был прежний Элайджа, с которым можно было заниматься словоблудием, а не молчащий, когда из него тисками было не выжать и слова. Во-вторых, чувствуя его напряжение прошедшей ночью, она понимала, что он её хочет, и почему-то теперь Катерине это казалось страшно радостным открытием, хотя ещё несколько недель назад она испытывала почти сожаление о том, что все проблемы не мешают им испытывать влечение друг к другу. Было в этом желании близости что-то жестокое, и хотя она не умела отказать мужу в сексе, а

точнее не умела отказать себе, но походные условия, когда занятия любовью были невозможны, стали настоящим избавлением. Теперь же – то ли природа брала своё, а скорее то, что Элайджа был здесь без своего рафинированного лоска и холодности, за которыми он умел спрятать любые мысли и желания, ей хотелось поговорить о будущем. Но изменилось ли что-то на самом деле? Может, это тоже из-за обещания? Кет одолевало любопытство и желание уверенности, и незнание как подступиться с расспросами.

В молчании, полностью уйдя в мысли, она поела и после принялась за ягоды.

Катерина склонилась над миской и, что-то мурлыча себе под нос, тщательно выбирала попавшие в ягоды листики. Левая щека у неё запачкалась в синий сок и руки тоже окрасились. На шею падали несколько выбившихся из пучка коротеньких кудряшек, прикрывали длинную царапину на шее – хлестнуло веткой, и один самый длинный через ключицу спускался в мокрую от пота ложбинку между грудями. В выражении лица без косметики, появилось что-то хитрое и любопытное, делавшее похожей на маленького лисёнка, и Элайджа вспомнил тот день в парке, когда увидел её впервые некрашеной и дал ей это прозвище. Хотя красива ли она была или простушка, умна ли, какой был характер – по большому счету для него это слишком давно не имело значения. Значение имело только то, что он не мыслил свою жизнь без постоянного присутствия в ней Катерины. И внезапно Элайджа понял, что Рейнолдс с Фелл не только отобрали корпорацию, они освободили его от себя самого. К дьяволу всё, у него есть свои интересы, которые только его и ничьи больше. Ему нравилось заботиться о Катерине, и о той давней девочке и этой иногда невыносимой, это было естественно и просто – он сам себе придумал, что это ненормально и ущемляет его желания, а на самом деле это лишь ущемляло интересы и желания семьи и его собственные тоже, потому что он не представлял себя вне этого круга. А теперь он очутился вне его. И не было у него никакой злобы на брата, Керолайн, только беспокойство за расправу в Колумбии. Он их по-прежнему любил со спокойным осознанием этого чувства, так же как и Катерину все эти годы, живя с ней в разлуке, только выпрыгнул из общего котла. Элайджа стоял в дверях, поглощённый своими мыслями, и брюнетка неуверенно произнесла.

– Если тебе не нравится и скучно со мной, мы можем вернуться.

– Мне нравится. Мне по большому счету всё естественно, понимаешь?

– Да. – Оставив ягоды в покое, она прищурилась, вглядываясь в его лицо. – Думаю, да, я знаю, о чем “большой счет”. Я сама пришла к тому же.

– Когда?

– После нашей первой ночи в “Фиалковом приюте”. Помнишь? После рождения Златки. – Кет сполоснула ладони.

– Почему именно тогда поняла?

– “Поняла”, наверное, не то слово, – кивком согласившись, Элайджа вновь замолчал и Катерина решилась: – Но тебя что-то тревожит сейчас. Что-то вроде комара.

– Бремя белого человека. – Элайджа сел на лавку и начал рассматривать узор досок. – Знаешь, Энтони мне вчера говорил о нём. Он имел в виду другое – что сюда прилетает много богатых бездельников, и в целом, им наплевать и на этот хребет, и на всё вокруг, а суть в том, чтобы потом рассказать в какой глуши они побывали. Что-то вроде похвастаться достижением. В то время как люди здесь тяжело трудятся, по-своему любят это место и хотели бы, чтобы им восхищались. А для меня здесь другое. Здесь я не владею миллионами, и не нужно думать, что с ними делать.

Кет помедлила.

– Ты можешь попытаться не думать об этом и вне работы.

– Не могу. Я привык к этому ощущению.

Но сейчас, я могу подумать без них и не чувствовать, что предаю сам себя.

– Бремя богатого человека… – словно попробовала на вкус она. – Но это потому, что ты к ним вернёшься? К этим мыслям и решениям? Если бы их у тебя не было, ты бы не мог сейчас думать свободно.

– Да. Хотя мне странно…

– Как перейти со шпилек на кроссовки, – усмехнулась Кетрин. – Легко, но что-то явно не то.

– Мечтаешь вернуться к любимым от Джимми Чу и Лабутану? Ты не зря так активно помогала мне заполучить наследство, – хмыкнул Элайджа. – Страшно представить, если бы оно досталось Нику.

– Страшно, – она поправила задравшийся свитер, – на твоё счастье, я удивительно умна с младых ногтей.

– Скорее ум отказал Джорджу, когда он поставил условие об отсутствии нормального брачного контракта, но признаю, что ты удивительно умна, – захохотал Элайджа.

– Ах ты... Мы с тобой в браке, значит, ты должен быть не менее удивительно умён. – Ехидно напомнила Кет.

– Да нет, противоположности притягиваются...

– Между прочим, я единственная женщина в этой дыре на много километров. – Она подняла бровь.

– Это не ум, а шантаж слабого, Катерина.

– На шантаж способен только исключительный ум...

– Тяни…

Но серебристая рыбка сделала хвостом.

– Это совсем неинтересно даже. – Отбросив несчастный спиннинг в сторону, Кет вернулась на место. – Столько рыбы, что никакого азарта её ловить. Давай, просто посидим.

Неинтересно ей было, потому что она не умела вытащить рыбу. Но Майклсону не пришло в голову озвучивать причину, потому что ему нравилось за ней наблюдать. Да и рыбалка и не могла пойти удачно, когда он занимался своим делом. Вынужденным и невыносимо эротичным для обоих – осторожно перебирая её волосы, скручивавшие в крупные кольца под широким гребнем, Элайджа понимал почему в религии волосы – главное искушение женщины. Волосы Катерины его завораживали, и он прощал ей всю упущенную добычу лишь бы растянуть время просушки и распутывания локонов. Впрочем, свернувшаяся на кусочке брезента Катерина даже не пыталась облегчить его участь и издавала гортанные охи и выгибала шею.

– Досушимся, иначе солнце сядет, и ты останешься с мокрой головой.

– Да.

Скосила взгляд и постепенно из страстного он стал задумчивым. Элайджа выдохнул и взялся за щётку.

– Что-то вспомнила? – обхватив её за талию, он выпустил пряди, улыбнулся. Неделя подходила к концу, и Катерина начинала всё сильнее тосковать по дочерям, поэтому их вечерние диалоги о том, как девочкам понравятся подобранные ею камушки или собранные листья, что когда они подрастут, то обязательно побывают, если не здесь, то в менее удалённом от цивилизации месте, стали почти традицией. Но в этот раз Майклсон ошибся.

– Да. Точнее, нет. – Катерина передёрнула плечами: – Я думаю, какая тут чудесная тишина, и она такая, потому что нам ничего не остаётся, как её слушать.

– Здорово, – согласился мужчина, всё ещё не понимая её мысль.

– Когда мы с тобой одни нам так здорово вместе, а стоит вернуться и все эти обстоятельства… Других людей обстоятельства сводят, они бы и знать друг друга не знали и знать не желали, если бы не приходилось видеть физиономии ежедневно, а мы только расстаёмся. Я боюсь, что опять что-то у нас случится, и я... О, Элайджа, мне так хорошо с тобой, когда ты не… – она осеклась.

– Не президент корпорации?

– Да. Здесь мы сами по себе, и ты другой. Неукомплектованный своими акциями, домами и прочим под завязку.

Элайджа зарылся пятернёй в её подсохшие и распушившиеся волосы, пустив насмарку весь свой часовой труд.

– Просто здесь нам ни до кого нет дела, кошечка.

Обернувшись, Кетрин вскинула брови, разглядывая его лицо. Спокойное, без прежней печати несчастливого человека. Её ладонь невзначай скользнула по его груди.

– Мне всегда нравился твой правильный подход к реальности. Пойдём.