Прощай Атлантида

Фреймане Валентина

В скудные годы, когда родителям приходилось переживать финансовые трудности, я снова убеждалась в том, как мама отличалась от других знакомых мне рижских дам, которые даже кратковременное отсутствие денег воспринимали,

как тяжкий удар судьбы. Она принимала случившееся без паники и ударом уж никак не считала. Нетрудно презирать деньги, когда их полным-полно, но она от этих взглядов не отступала и в моменты трудностей. В памяти остался яркий эпизод детства. Это было в 1931 году, во время великой депрессии, когда отец по-настоящему разорился. Средства растаяли, даже гувернантка была уволена. Из Берлина родители приехали в Ригу зализывать рапы, как посмеивалась мама. Снимали три маленькие меблированные комнатки у одной дамы на улице Антоиияс. Обедать отправлялись к родителям мамы тут же за углом, на Элизабетес. Вспоминаю, как мать, смеясь и с комичным пафосом изображая мелодраму в стиле немого кино, открывала шкаф

и чемоданы и швыряла на кровать все, что было ценного, — манто из соболей и горностая, норковую шубу, чернобурок, вытряхивала из бархатных коробочек драгоценности, чтобы отец отнес их в ломбард. Единственное, с чем она никогда не расставалась, был знаменитый зеленый изумруд. Ей, как настоящей женщине, нравились украшения, но она никогда к ним серьезно не привязывалась. Они были всего лишь оправой, которая может быть или не быть, потому что она в любой роли или костюме была в себе уверена. Оба родителя уже с малолетства давали мне понять: настоящей ценностью является то, что никто не может отнять — сердце, ум, знания, юмор, в конце концов и сама красота, пока ты молод и здоров, и, конечно, любовь во всех ее проявлениях.

В это трудное время мы с мамой собирались куда-то ехать поездом. Стояли в Риге на вокзале у вагона второго класса, ждали начала посадки. Подбежала одна дама с возгласом: "Ева Рувимовна! Ева Рувимовна!" С трудом отдышавшись, она выпалила: "Вы едете во втором классе?!" Молниеносный ответ моей мамы: "Где еду я, там всегда первый класс!" Процитирую и более поздний разговор с одной дамой, желавшей маму уязвить: "Знаете ли вы, что вашу дочь видели в дурном обществе?" — "Там, где моя

дочь, всегда хорошее общество!" — отчеканила и на этот раз мама.

Вскоре мы смогли покинуть улицу Антонине. Родители вернулись в Берлин. Я осталась у дедушки с бабушкой.

И тогда, когда родители навсегда оставили гитлеровскую Германию, зимой 1935/1936 года был весьма короткий скудный период, уже в Рижской квартире на улице Видус 9. Там у нас была прислуга из Латгалии, Маня, миловидная, жизнерадостная блондинка, находчивая и смышленая. Рассказывая о том, в какой нищете живет дома ее многодетная семья, она не скрывала, что решила жить иначе. К моей маме она сильно привязалась, брала с нее пример, как одеваться и вести себя, и маме тоже нравилось заниматься образованием Мани. Мамины знакомые дамы, приходившие на кофе или сыграть партию в карты, смеялись, что Ева даже домработницу сотворила по своему образу и подобию. Маня все же не забывала и своих родственников, старалась им помочь. Мама позволила 1$ Манимой девичьей поселиться ее племяннице Жене, которая в городе хотела выучиться на портниху, сама же Маня часто ночевала у жениха. Девушка оказалась одаренной, с прирожденным вкусом, и мамины советы ей шли па пользу. Именно в это время мама не могла позволить себе заказывать дорогие модели, но журналы мод из Парижа у нас были, и мама сама для себя рисовала оригинальные наряды. Женю очень скоро выучили. На кухне стояла подаренная ей швейная машинка, и она пошила несколько блистательных нарядов, насчет которых у маминых завистниц не возникло и тени сомнения, что они прямо из Парижа. Мы поддерживали эту версию и радовались успеху мистификации.

Меня лично очень долго одежда, и где уж там элегантная, особо не интересовала. Однако тогдашнюю рижскую моду для юных девушек — сплошные оборки и кружева — я терпеть не могла. Только в вопросах цвета я могла быть капризной, даже неуступчивой. Я на полном серьезе

воспринимала удачное сочетание цветов или их несовместимость как переживание физического порядка.

Еще в раннем детстве, до школы, у меня произошла незабываемая стычка с французской гувернанткой — строгой кальвинисткой. Однажды утром она протянула мне розовую рубашку, салатового цвета трусики и велела мне их надеть. Я брезгливо отказалась. Гувернантка остолбенела, не понимая причины. Детские капризы надо было пресечь на корню. Она категорически требовала, чтобы я напялила на себя предложенные вещи. От сочетания розового и зеленого мне стало физически нехорошо. Я сказала, что от такого белья возьму и заболею. "Никто же этого не увидит", — гувернантка окончательно потеряла терпение. Я ответила: "Но я-то знаю, что на мне надето, я кожей чувствую цвет". Пришлось обратиться в высшую инстанцию. Мама поняла сразу. Стараясь не задеть гувернантку, она тактично пояснила, что в вопросах личного гардероба надо учитывать вкус ребенка. Гувернантка была возмущена настолько, что хотела даже отказаться от места. Однако у меня в памяти этот случай остался доказательством того, насколько уже в детстве в семье меня уважали, как человека с правом на свое мнение.

Хотя практически я рядом с матерью проводила не так уж много времени, именно она в моей жизни была человеком, оказавшим самое глубокое влияние. В части разума и образования большая

часть импульсов исходила от отца. Мать преимущественно была точкой отсчета в вопросах характера и восприятия жизни. Осознаю также значение наследия рода Дуловых, воспитания и условий жизни, и все же маму я любила даже не только как мать, она мне просто нравилась, я восторгалась ею. Мне нравилось, какая она, кто она, но уже тогда я начала сомневаться, нравится ли мне, как она живет. Для себя я уготовила будущее другого типа, более самостоятельное, деятельное, независимое. В то время я не сомневалась, что человек — хозяин своей судьбы,

кузнец своего счастья, и все пыталась разглядеть в будущем свой путь.

Когда я вспоминаю раздумья тех времен, планы, подготовку к взрослой жизни, которая представлялась мне солнечной и захватывающей, приходит на ум кадр из старого, виденного в школьные годы кинофильма. Фильм назывался Кавалькада, естественно, черно-белый. Палуба корабля, огромного океанского лайнера, вокруг звездная ночь и мирные просторы океана, у борта — молодая пара, зритель уже знает, что эго новобрачные. Счастливые, они строят планы на будущее. Движение камеры, и в кадре — висящий поблизости спасательный круг с названием корабля: ТИапгс. В то время окружающий мир казался устойчивым, опора у нас под ногами — надежной, как палуба океанского великана. По ледяные глыбы уже приближались. Жизнь, а все точь-в-точь как в кино...

КНИГИ. ТЕАТР

Самым моим местом в квартире на улице Элизабетес был так называемый большой зал, оба окна которого с маленькими эркерами выходили на улицу. Он был в то же время и гостиной, и библиотекой, поскольку стены были сплошь заставлены застекленными, но не запертыми книжными шкафами. Это был мой рай. Можно было брать и читать все, что захочу, — романы на нескольких языках, большие, дорогие альбомы с репродукциями прославленных картин и скульптур. В книжных магазинах Риги были доступны почти все издания мира. В наиболее крупных имелись каталоги, по которым можно было заказать и то, чего в данный момент не нашлось в магазине. В книгах мне отказа никогда не было.

Большой зал в будние дни обычно пустовал. Рядом с книжными шкафами у каждой стены располагался кожаный диван с журнальным столиком и кожаными мягкими креслами, в другом углу стоял большой письменный стол, и больше ничего — середина пустая. Только огромный ковер во весь пол, который убирали перед танцами. Я очень любила этот ковер. По краям его вилась широкая кайма из цветочных узоров, а сам ковер переливался чудесными светлыми зеленовато-синими цветами, местами с тонким орнаментом. Кажется, ковер был персидский. Когда я была маленькая, мне нравилось на нем играть и читать. Представляла себе, что это океан, и по краям его видела материки. Брала из шкафа книгу и, поскольку действие каждой происходило в той или иной части света, я уютно устраивалась на соответствующем континенте и там читала.

И книги родителей, приобретенные в Берлине, е! конце концов отправлялись в Рту — в книжные шкафы на Эли-забетес, ведь в апартаментах фрау Бергфельд не было места для солидной библиотеки.

В четыре года научившись читать, я сразу отказалась от того, чтобы мне читали вслух. Я могла сама взять с полки любую книгу, и это давало ощущение свободы, которым я дорожила в любом возрасте. Это было первым значительным шагом на пути к взрослой самостоятельности. Первым шагом в параллельный мир, который создали почти равные богам демиурги — великие духом, разумом и фантазией. Он, этот воображаемый мир, казался мне столь же реальным и осязаемым, как тот, что меня окружал. Там я обрела собеседников, друзей и учителей па все времена. Опыт, заимствованный из книг, был не менее важным, чем то, что реально случалось со мной. Для меня это настолько существенно, что свою жизнь я могла бы разделить на периоды времени и в зависимости от того, какие книга и когда я читала.

Пока я была всего лишь беспомощным, крохотным слушателем, материал для чтения, естественно, выбирали взрослые, но и то1-да уже я при случае умудрялась категорически возражать против того, что меня нс устраивало. К примеру, терпеть не могла большую часть сказок братьев Гримм, они были жестокие и мрачные, к тому же их герои частенько поступали неумно, а читать про дураков мне уже тогда не нравилось.

Например, думала я, голодный волк не проглотил бы глупую Красную Шапочку, если бы ей достало вежливости, не говоря уж о том, что могла бы она угостить серого чем-нибудь из своей корзинки. Бабушке пирожков тоже бы хватило, и таким образом жизнь их обеих была бы спасена. Детские сказки меня занимали, если смешили или были сочинены умными людьми со смыслом, такие, например, как сказочные истории Андерсена, одинаково интересные и детям, и взрослым.