Прощай Атлантида
Шрифт:
Признаю со стыдом, что всю эту историю в первую очередь восприняла как криминальный роман или сценарий фильма. Слава Богу, отец ко всему этому был непричастен, а цинизм и криминальную энергию не известных мне ловкачей можно было счесть ио-своему забавными. Из этого могла бы получиться неплохая приключенческая сатира. Тогдашний политический расклад в Европе, подлинные судьбы стран п людей, на фоне которых выстраивалась интрига, мне все еще не казались реальностью, имеющей какое-либо отношение к моей жизни.
НАЧАЛАСЬ ШКОЛА
Ходить и первый класс я начала в Берлине. Учебный материал — читать, считать, писать — я освоила уже дома. Все, что относилось к моей учебе, было, главным образом, в ведении отца. В соответствии с его представлениями
В возрасте неполных семи лет меня отдали в первый класс экспериментальной частной школы профессора Йенсена. Эго не было обычное учебное заведение. Уже внешне — комфортабельная вилла в зеленом пригороде Берлина ЗсМасЫетес недалеко от озера, где в частных особняках жили состоятельные люди. Из центра города ехать надо было довольно далеко. За мной тогда присматривала гувернантка француженка (точнее — швейцарка). Она возила меня туда на такси, а иногда мы добирались на Ь’-Вакп — берлинском метро и на автобусе. Поездки в демократических транспортных средствах меня особенно радовали: чувствовать вокруг чужих людей, наблюдать за ними и фантазировать было так увлекательно! Гувернантка, ожидая окончания моих занятий, прогуливалась или сидела с книгой в парке.
Странным образом об этой школе я не сохранила почти никаких воспоминаний. Насколько ярко помню пестрое общество в доме фрау Бергфельд, десятки людей, встреченных там, и множество других берлинцев — служащих, портних, шоферов, продавщиц, — настолько же учителя и
одноклассники этой школы нс оставили никаких следов в моей памяти. Мне не хотелось дружить ни с кем из них. В Берлине я по-прежнему водила дружбу лишь с двумя детьми — Штеффи, мама которой работала в универмаге, и, конечно, с Паулем.
В школе профессора Йенсена испытывали какие-то новейшие педагогические методы, смысл которых для меня так и не прояснился. И впоследствии я не пыталась выяснить, какие нововведения в теории воспитания были тогда в моде. Зато необычные приемы обучения освежали содержание уроков, в котором для меня чаще всего не было ничего нового. Нам не нужно было так долго и старательно выводить в тетрадях разные закорючки, так как умение читать, писать и считать в детские головы пытались внедрить при помощи звука и ритма. В классе мы орудовали разными музыкальными инструментами, например, во время счета били в барабан, и даже правила грамматики учитель связывал со звуками фортепьяно, скрипки и арфы. Это хотя бы развлекало. Весной и осенью, когда было не слишком прохладно, уроки проводили в саду. Никогда потом в своей жизни я не слышала и не читала о таком методе. И сама школа тоже осталась в памяти как сгусток тумана.
Во втором полугодии второго класса я уже училась в Риге.
Именно тогда наша жизнь в корне переменилась. В конце 1929 года весь капиталистический мир был потрясен великой депрессией, кризисом. Лично мы по-настоящему его ощутили год спустя. Моему отцу, деятельность которого была связана с международными банками, биржей и крупными корпорациями, почти не предлагали новых договоров. Вдруг оказалось, что придется жестко и безжалостно подсчитывать расходы. Вместо двух апартаментов мы могли себе позволить только один, не по карману теперь были и французская гувернантка, и дорогая частная школа. И тогда
решено было перевести меня в рижскую школу. Родители могли не тревожиться: в Риге меня ждали заботы бабушки, большая, красивая комната в квартире маминых родителей. [3 Риге наймут немецкую гувернантку, это дешевле и проще. В сущности в моей жизни ничего особо не менялось — я всегда курсировала между Ригой и Берлином. Только до того я жила в Берлине с родителями и ездила в Ригу в гости к дедушке с бабушкой, теперь будет наоборот.
Отец для моего дальнейшего образования выбрал немецкую школу с хорошей репутацией — так называемую Лютершколу. Это было частное двухступенчатое учебное заведение для девочек, состоявшее из Немецкой начальной школы и гимназии имени Лютера; руководство и состав учителей были общими. Кстати, выбор у нас был. В Латвии с ее последовательно демократическими законами, наряду со школами с латышским языком обучения, которые, понятно, преобладали, национальные меньшинства с достаточной численностью — немецкое, русское, еврейское, польское — располагали школами на родном языке с очень основательным изучением латышского, значит, государственного языка. В этом смысле Латвия и Эстония считались образцом — до середины тридцатых семьи могли свободно выбирать, в какой школе будет учиться их ребенок, что отвечало принципу культурной автономии в рамках национального государства. Во времена Ульманиса приняли новый закон об образовании, в котором было определено обязательное образование или в школе своего национального меньшинства, или в латышской.
По-латышски я в то время говорила на скудном бытовом уровне,
ностальгии — чтобы быть по возможности ближе к утерянной родине. Здесь, главным образом, были представлены интеллигенция и бывшая аристократия. Поэтому в русских гимназиях часто работали педагоги с очень высоким уровнем знаний, даже недавние профессора высших учебных заведений Москвы и Петербурга. Хорошая репутация была и у нескольких латышских школ. Вообще Рига в период между войнами была насыщена многоцветной интеллигенцией — и стремительно развивающейся своей латышской, немецкой, русской и связанной с этими культурами еврейской.
Структура еврейских школ, особенно начальных, в двадцатые годы и на рубеже тридцатых моим родителям казалась неясной. В Латвии были еврейские школы трех видов — в силу исторических судеб народа. Школы с обучением на идиш, на иврите (модернизированный древнееврейский язык) и школы с основным обучением на латышском языке (иврит преподавался так же, как иностранные языки и латынь). Направления классического образования отец в них не нашел.
На немецкой школе наш выбор остановился без особых раздумий, как-никак немецкий был основным языком моего детства. Почему именно Лютершкола? Частично, конечно, из-за высокой репутации: считалось, что она не отстает от школ для мальчиков. Сегодня трудно представить себе, но в то время все еще бытовало мнение, что девочкам достаточно гуманитарного образования, к тому же в облегченном варианте. Для отца, конечно, очень важно было и то, что у Лютершколы классическое направление. И было еще одно обстоятельство, склонявшее чашу весов в пользу этой школы. Там работали два педагога, братья, у которых в Рижской немецкой классической гимназии до Первой мировой войны учился сам отец. Немецкий филолог Курт Вальтер теперь был директором Лютершколы, а его брат Родерих Вальтер, под руководством которого отец когда-то
изучал историю и латынь, все еще преподавал эти предметы, только теперь — девочкам. Отец мог быть уверен, что его дитя попадет в надежные руки. Ведь я была всего лишь девятилетней девочкой, вдали от родителей. Надо признать, в те несколько лет, пока семья не воссоединилась в Риге, в школе за мной ненавязчиво, но тщательно присматривали.
Таким образом, на рубеже 1930/1931 гг. в середине учебного года квартира маминых родителей в Риге, на улице Элизабетес 23, которую я и без того всегда считала своим домом, стала им окончательно. Там мне принадлежала большая комната с отделенной нишей, где спала гувернантка немка фрау Регина Мантц. Это была самая жизнерадостная и веселая из всех моих гувернанток. Она была разведенная дама немногим старше тридцати, хорошенькая, у нее единственной из моих гувернанток была своя личная жизнь. С этим обстоятельством я примирилась не без удовольствия и героически покрывала фрау Мантц, если та исчезала на какое-то время для встречи с одним из поклонников. Меня, ребенка с пестрым опытом берлинской жизни, это не удивляло, а прямо радовало, но вот бабушка об этом не должна была знать. Помню, у фрау Манги, был поклонник, которого она особо отличала, рассказывая и мне, какой он веселый, остроумный, какой у него прекрасный голос. То был молодой начинающий баритон Александр Дашков. Много лет спустя мне доводилось встречаться с Дашковым, к тому времени звездой рижской Оперы. Тогда он шутливо предупреждал: не вздумайте вспоминать о грехах моей молодости при жене! Супругой Дашкова была великая артистка оперной сцены Эльфрида Пакуль.
В двенадцать лег я наконец была признана достаточно взрослой и навсегда избавилась от всяческих гувернанток.
НА УЛИЦЕ ЭЛИЗАБЕТЕС
В Риге я всегда себя чувствовала, как се истинное дитя. И все же теперь понимаю, что в довоенные годы была лишь фрагментарно знакома с родным городом.
Местами моих прогулок по большей части были сад Стрелииеку и его окрестности, самыми же любимыми — побережье канала, лебеди и их китайский домик, о них я скучала и в Берлине. Зеленые насаждения мне казались очень красивыми не только в детстве, я и сейчас считаю, что они концептуально великолепны — изначально продуманы как прекрасный образец парковой планировки и претворены в жизнь. Уже тогда заметила, что Рижский канал имеет сходство с каналом, который проложен через Берлин, но в Риге он намного красивее. В Берлине у края воды только местами зеленеют ухоженные насаждения. Их прерывают замусоренные "голые места", где до самого берега простираются хозяйственные постройки, кирпичная кладка и камни.