Прощай Атлантида
Шрифт:
UFA со своей большой студией в Бабсльсберге была вторым по значению центром киноиндустрии после Голливуда. Двадцатые годы и начало тридцатых — до Гитлера — были I! Германии временем расцвета немого и раннего звукового кино. Созданные там экранные произведения
покоряли зрителей и в других странах мира, в Латвии же они, без сомнения, были на пике популярности. В Германии имелись кинофирмы поменьше, например Tobis, тоже выпускавшая хорошие фильмы, но UFA доминировала. Именно эта студия самой первой в Германии приобрела у американцев лицензию на звуковую аппаратуру, получив тем самым значительные преимущества. Вспоминаю: как детективный роман я слушала рассказ о том, что киностудия Tobis на самом деле приобрела звуковую аппаратуру раньше, но не смогла противиться более сильной UFA и уступила ей право первой выпускать звуковые фильмы.
UFA не только продавала свои фильмы за границей, но и сама закупала зарубежные фильмы для демонстрации. Именно составление договоров было одной из обязанностей моего отца. Так что роду его деятельности родители обязаны тем, что тут же попали в круги немецкого кинообщества.
этого периода пришлись его встречи с моими родителями. В го время я, конечно, не зная всего, только слышала вскользь упомянутые в разговорах имена Мурнау и Ланга, Штернберга и Дитрих, слышала мелодии, написанные Хейманном (Неутапп) или Холлендером (Hollander). Запомнила эти имена, тем более, что и в Риге они были на слуху, а тексты популярных шлягеров звучали и по-латышски. Многие из фильмов удалось посмотреть уже в детстве. Поммера у нас в доме видела только изредка. Мои родители, конечно, следили за его дальнейшей судьбой, о ней говорили дома. К сожалению, судьба оказалась печальной. Он был вынужден эмигрировать, что довольно тяжело переживал. То был немец до мозга костей, но рожденный в иудейской вере, участник Первой мировой войны, награжденный Железным крестом и другими знаками отличия. А какие заслуги в развитии немецкой кинокультуры! Все это его нс спасло, когда Гитлер захватил власть в Германии. Мы еще жили в Берлине, когда Поммера изгнали из созданного им же киномира. Некоторое время он работал в Англии, а также в Голливуде, но в чужой культурной среде никогда по-настоящему не чувствовал себя на месте. После войны Поммер вернулся в Германию, но ненадолго. Ему жилось уже одинаково неуютно и за рубежами неблагодарной родины, и в ее пределах. И он, конечно, не исключение. Сегодня, когда много пишут о том, какой ущерб нанесла немецкому кино расовая политика Гитлера, Поммер часто упоминается как блистательный профессионал, умевший быть не только менеджером, но и творцом. И всякий раз перед моими глазами возникает фигура обаятельного гостя, о котором родители отзывались с неизменным уважением.
Совершенно ясно, что в первую очередь среди посетителей пансиона фрау Бергфельд меня интересовали артисты, которыми я восторгалась на экране. Как только я вообще начала интересоваться кинофильмами, дома объявили, что мне позволено смотреть все, что захочу, — "чего
не следует, все равно не поймет". Остальные люди кино — режиссеры, операторы, художники и, конечно, писатели, как бы оставались в тени актеров и интересовали меня лишь в том случае, если случалось что-то странное или необычное. Зато актеры! Во-первых, они были красивы, во-вторых, лица их глядели на вас отовсюду — они красовались на экранах, афишах; очень популярны были в то время открытки с портретами киноактеров. Не заметить их было попросту невозможно, так же, как рекламу шоколада "Саротти" — маленького негритенка в пестром костюме, который с плакатов улыбался мне на каждом шагу.
Кажется, в этот период детства жизнь и кино для меня полностью слились воедино. Я не искала на экране отображение жизни, скорее в жизни все время замечала ситуации, отношения "точь-в-точь как в кино". На Kudamm, как раз напротив улицы Мейнеке, находился небольшой кинотеатр (теперь его там давно нет), который мне разрешалось посещать и без гувернантки. Это было близко, и дорога была безопасной. К тому же персонал смотрел сквозь пальцы на возрастные ограничения, и особенно днем, когда зал был полупустой, они даже радовались, если дети покупали билеты. Там я смотрела все подряд, но особенно старалась не пропустить фильмы с участием двух очень похожих на маму актрис. Одна из них — американка Жанетт Макдональд (.Jeanette MacDonald), с появлением звукового кино приобретшая известность в музыкальных фильмах. Эта актриса с чистым тембром звонкого сопрано была очень популярна и в Латвии, особенно в паре со своим партнером по пяти фильмам Нельсоном Эдди (Nelson Eddy), имя которого в Латвии с непонятным упорством всегда исправляли на Эдди Нельсона. Жанетт Макдональд выглядела совсем как моя мама. У второй актрисы были более резкие черты лица, но она тоже напоминала мне мать, — это была немецкая кинодива Бригитте Хельм. Ее карьера расцвела после дебюта в фильме
Метрополис, но пошла на убыль с приходом к власти нацистов. Хотя она и была идеальной светловолосой немецкой красавицей, ее отношения с Геббельсом и чиновниками из нацистского управления по делам кино не сложились, и ей перестали давать роли.
Из всех людей кино, которые постоянно снимали апартаменты в пансионе фрау Бергфельд, и мама и я больше всего полюбили милую и талантливую комедийную звезду, чешку Анни Ондру. Ее полное имя было Анна Ондракова. Мужем Анни, не знаю, официальным или нет, с которым
Анни, искренняя и простая, была очень мила. Будучи уже известной, она любила повторять: "Я всего лишь простая девушка". В каком-то смысле эго была правда. Анни очень привязалась к моей маме и восхищалась ею. Она не раз говорила: "Тебе с мамой повезло! Я тоже у нее всему учусь — как одеваться, разговаривать..." Когда Анни нужно было идти на официальный прием или бал, она забегала к нам — показаться и спросить, все ли как надо. Маму это забавляло; обычно она советовала снять что-нибудь лишнее: "Меньше — это больше", — это выражение засело в моей памяти. Мы любили Анпи за сердечность и детскую непосредственность. Она тоже полюбила меня и уделяла мне довольно много времени. Жизнь без детей ее удручала, она мне сама это сказала. И объясняла мне, будто взрослому человеку, что только ради артистической карьеры отказалась от этой радости. Я в некоторой мере заполняла этот пробел. Анни брала меня с собой, куда только можно, и я ликовала — это избавляло меня от вечной опеки гувернантки. В то время мне было от шести до восьми лет. Кажется, Анни с Ламачем переехали в Берлин примерно в одно время с нами — ее первый большой успех в фильме Зузи с саксофоном относится к 1928 году, и разговоры о нем еще не смолкли. Мне нравилось, что Анни со мной говорит как со взрослым человеком, которому к тому же полностью доверяют. Она водила меня на киностудию, заказывала мне груды пирожных и уйму мороженого и скорбно наблюдала, как я все это уплетаю. Как я сочувствовала Анни, слыша, что все это ей запрещено, что но контракту с киностудией она не имеет права поправиться ни на йоту! Надо сказать, ее фигура действительно была безукоризненной. Карьера кинозвезды требовала немалых жертв и лишений. Я ее понимала — как не понять! — и всем сердцем жалела. Время — враг артиста, говорила она, зрители своих любимцев забывают очень скоро, если те непрерывно не маячат перед глазами, и (это я запомнила на будущее) время именно к женщинам, особенно киноактрисам, крайне безжалостно. Я уплетала свое пирожное, не переставая слушать Анни и сочувствовать ей. Нельзя сказать, чтобы подобные жалобы были для меня сюрпризом — краем уха я их то и дело слышала от светских собеседниц моей мамы. Тогда это, впрочем, мало задевало меня и уж никак не было главной темой моих раздумий, но странным образом все услышанное записалось в моей голове, как на магнитофонную ленту. Впоследствии мне оставалось перемотать ее назад и осознать услышанное.
Публика в пансионе была разнообразная и каждая личность настолько самобытна, что и стиль их жизни и отношения оказывались нетрадиционными и свободными.
11а многое из того, что в обычном, особенно мещанском, обществе вызвало бы неприятие, здесь смотрели спокойно, принимая людей такими, какие есть. На одном из верхних :пажей апартамент занимали два дяди, которых я встречала за обедом. Говорили, что они почти женаты, следовательно, они пара. Дяди были приветливые и вежливые. Никто в атом ничего особенного не видел.
Я была единственным ребенком среди всех этих взрослых. В отличие от гувернантки, которая без конца возмущалась и всех осуждала, я следовала примеру родителей и многоцветность жизни воспринимала без возражений. У меня были зрение, слух и разум. Могла наблюдать, сравнивать и сама делать выводы. Насколько помню, у меня даже не было особого желания расспрашивать, что-либо выяснять. Достаточно было держать широко открытыми глаза и уши.
Таким образом я приобрела своег о рода жизненный опыт очень рано. В одиннадцать лет, уже учась в рижской школе, однажды я в очередной раз приехала на выходные к родителям в Берлин. В полутора комнатном апартаменте, который раньше занимала я с мадемуазель, теперь проживала девятнадцатилетняя барышня, американка по имени Лу, прибывшая в Берлин на учебу. Я подружилась с нею и убедилась, что молодая особа, совсем взрослая на первый взгляд, в умственном отношении совершенный ребенок. Ее наивность поражала, незнание литературы, истории и жизни вызывало во мне изумление. Зато я думала, глядя на нее: не так уж это плохо, жить самостоятельно с кошельком, полным денег!
Через какое-то время вместе с моей милой Анни и ее Карелом к нам зачастил еще один жилец, кинооператор Отто Геллер, тоже, кажется, из Праги. Все трое жили одной
семьей в таком же просторном двухкомнатном апартаменте, как у моих родителей, и на том же этаже. Об этой жизни втроем ходила масса слухов, но меня это не волновало. Отто Геллер, которого неизвестно почему я нарекла Фрицем, тоже был очень веселый молодой человек, всегда готовый на разные проделки. Когда политическая ситуация изменилась и к власти пришли нацисты, троица распалась. Уехал Отто Геллер, — обнаружилось его еврейское происхождение. Сначала в Вену, потом в Лондон. Моей семье некоторое время удавалось не терять его из виду, но потом, конечно, все связи прервались. Тридцать лет спустя, когда я получила возможность серьезно заняться историей зарубежного кино, обнаружилось, что в своей профессии Отто уже считается классиком. Он был оператором ряда известнейших кинолент, в том числе и моей любимой британской комедии Lad.yki.Uers.