Рождённая на стыке веков
Шрифт:
– Это Бахрихон, что ли? А что же ты раньше не зашла? Мы же люди, всё- таки, соседи. А вдруг ночью она померла бы? Ты бы так и сидела над ней? А ну-ка, пошли, – сказал сосед, которого звали Григорий.
Я стеснялась обращаться к нему по имени, он был много старше меня, да и русский, язык-то я уже знала, так как в городе говорили в большинстве на русском языке. Я быстро вошла следом за ним в комнату. Григорий подошёл к кровати и пощупал лоб Бахрихон опа.
– Дааа, дело кажется серьёзное. Вдруг воспаление лёгких? Слушай,
На то, что Григорий был в майке, я уже внимания не обращала, тем более, мужчины в доме утром всегда так и выходили в туалет и умываться, порой, даже и без майки.
Я кивнула головой, согласившись и он тут же вышел. Его не было часа два, уставшая, ведь не спала всю ночь, я кажется уснула, облокотившись о спинку кровати, над изголовьем Бахрихон опы. Дверь с шумом открылась, разбудив меня, я вскочила с кровати и отошла в сторону, когда в комнату вошёл Григорий в сопровождении мужчины, много старше его, с саквояжем в руке, в поношенном чёрном пальто и шляпе.
– Вот, Самуил Давидович, об этой женщине я Вам и говорил, – сказал Григорий, подходя к кровати.
Бахрихон опа то ли спала, то ли опять была без сознания. Самуил Давидович вынул из кармана пальто очки и надев их, снял пальто и шляпу. Он тут же открыл саквояж и вытащил трубку.
– Подними ей платье, я должен послушать лёгкие, – сказал старый еврей.
У меня глаза на лоб полезли. Я с ипугом посмотрела на доктора и Григория, который спокойно поднял широкое, узбекского покроя, платье Бахрихон опы.
Я отвернулась, стало жутко стыдно.
– Халида, это доктор, а я уже стар, да и жена у меня Сейчас главное, чтобы она выздоровела, брось эти условности. Твоя помощь понадобится, – сказал Григорий.
Пришлось повернуться и ждать, что скажет доктор. А он долго слушал, передвигая трубку, потом поднял голову и посмотрел на меня.
– Эта женщина твоя мать? – спросил Самуил Давидович.
– Нет, но она заменила мне мать, – ответила я на ломаном русском языке, который давался мне с трудом.
– Понятно. У неё истощение организма, её в больницу везти надо. На этой почве, отёк лёгких, ей бы бульона попить, да где сейчас петуха взять? Хотя бы его потроха достать, – сказал Самуил Давидович.
Потом он отвёл в сторону Григория и что-то долго ему говорил. И по мере того, как старый еврей говорил, лицо Григория мрачнело.
– У неё совсем недавно сын умер, маленький совсем. Да и муж на фронт ушёл. Вот она и… – слышала я голос Григория.
Закончив говорить, они подошли к кровати.
– Махмуд ждёт, я позову его, чтобы он помог донести женщину
– Но и мне на работу идти, иначе, сами знаете, что за неявку будет, – растерявшись, сказала я.
Григорий конечно знал, за неявку давали расстрел, да что неявку, могли расстрелять за пятиминутное опоздание. Это называлось диверсий.
– Ничего, я сам отвезу больную в больницу, иначе, она просто умрёт. Надеюсь… довезём, – с сомнением в голосе, сказал Самуил Давидович, от чего у меня ноги и руки похолодели.
Григорий позвал Махмуда, который жил на соседней улице и вместе с ним, вынес Бахрихон опа во двор. Я быстро шла следом, неся в руках одеяло. Постелив его на дно арбы, я отошла в сторону, чтобы не мешать. Мы с Григорием остались и провожали взглядом удаляющуюся арбу, куда с трудом уселся и Самуил Давидович.
– А после работы я смогу в больницу сходить, проведать опажон? Только я не знаю, куда идти, в какую сторону, – грустно посмотрев на Григория, сказала я.
– Самуил Давидович повёз твою опажон в больницу, где сам работает, в военный госпиталь. После работы, вместе сходим, ты не найдёшь, – возвращаясь в дом, ответил Григорий.
Не знаю, как прошёл рабочий день, все мои мысли были о Бахрихон опа. Меня с детства учили молиться и я всё время повторяла слова молитвы и просила Аллаха не забирать у меня мою опажон, ведь кроме неё у меня никого на свете не было.
В обеденный перерыв, несмотря на мучивший меня голод, аппетита не было, но я поела, понимая, что могу заболеть. Складывая детали запчастей в ящик, я делала это машинально, руки работали, а мысли были далеко. Вечером в цех зашёл Григорий.
– Халида? Чего сидишь? Смена закончилась, пошли скорее в больницу, до темна надо домой вернуться, иначе может задержать ночной патруль, – громко сказал он.
Оглянувшись, я увидела, что в цеху почти никого не осталось, поднявшись с ящика, я побрела к выходу. Вымыв масляные, в мазуте руки, которые со временем почернели, так как и мыла не было, только солярка и керосин, он немного смывал черноту с рук, мы вышли через проходную на улицу. Григорий оглянулся, в поисках проезжавшей арбы. В те годы, арба, запряжённая ослом или в лучшем случае, старой лошадкой, была почти единственным транспортом для передвижения по городу. Маленькие автобусы, появились много лет спустя, к концу двадцатых годов.
Но мы напрасно приехали в больницу. Когда мы с Григорием нашли Самуила Давидовича, он нам сообщил, что Бахрихон опа умерла, так и не придя в сознание. У меня подкосились ноги, Григорий едва меня удержал, не дав упасть.
– Сильное истощение организма, плюс воспаление лёгких. Да и сердечко у женщины было слабое. Сейчас это, к сожалению, не редкость, много людей умирает. Примите мои соболезнования. Простите, мне на операцию идти. Всего доброго, – быстро сказал старый еврей и развернувшись, ушёл.