Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
Де Пуле, конечно, возводил напраслину на «белоруссофилов», утверждая, что те целенаправленно «фанатизировали» приезжих великорусов против местных элит. Но его описание, цитированное выше, косвенно передает действительно имевший место парадоксальный эффект призывов Кояловича и других «западноруссов» к защите «народа» Западной России от любых «аристократических» посягательств. А именно: одержимость поиском повсюду признаков и симптомов «шляхетства», без чего, по мысли Кояловича, настоящие «обрусители» не могли отождествить себя с народной массой, приводила к тому, что с предательским аристократизмом начинали ассоциироваться проявления локальной самобытности даже в простонародье. А это была та самая самобытность, которую вроде бы требовалось оградить от великорусской нивелировки. Особенное, непривычное, несогласное с великорусским стандартом – начиная от участкового крестьянского землевладения и вплоть до остатков униатской обрядности в маленькой сельской церквушке – воспринималось как знак «шляхетского» излома, элитистского извращения. Хорошим примером может послужить кампания по массовому обращению католиков-белорусов в православие. Вполне соответствуя «западнорусскому» идеалу неистовой, не на жизнь, а на смерть схватки с кровным врагом – «латинством» (Богдан Хмельницкий, православные братства, стихийная расправа с Иосафатом Кунцевичем и т. п.), она санкционировала самые что ни на есть «великорусские» проявления нетерпимости к местной культурной специфике, будь то в высших или низших сословиях.
В каком-то смысле Коялович стал заложником собственного антиномичного представления о Западной России одновременно как о полнящейся внутренней энергией самобытной земле и как о жалком, пассивном объекте происков «полонизма» и казенной «великорусской диктатуры». Это противоречие не раз подводило его при подаче советов даже доброжелателю И.П. Корнилову. Пожалуй, самой крупной неприятностью такого рода стал провал проекта православной духовной академии в Вильне. Замысел возник еще при Муравьеве, вскоре после того как тот, поддавшись опасениям польской культурной диверсии,
1524
Сталюнас Д. Нацiональна полiтика Росiйсько"i iмперi"i в пiвнiчно-захiдному кра"i та питання про вищий навчальний заклад пiсля Польського повстання 1863–1864 рокiв // Схiд / Захiд. Iсторико-культурологiчний збiрник. Вип. 7. Харкiв; Ки"iв, 2005. С. 221–222; Freeze G. Parish Clergy in Nineteenth-Century Russia. P. 308–329. См. также публикацию: Извеков Н.Д., свящ. Несколько документов по вопросу об открытии православной духовной академии в г. Вильне // Богословский вестник. 1893. Т. 4. № 11. С. 345–367 (2-я пагин.).
1525
ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив. Оп. 2. Д. 700. Л. 8–10 – перлюстрация письма Демяновича Кояловичу от 9 января 1866 г.
Вскоре, однако, дело застопорилось, у проекта объявились противники. Среди них оказался не кто иной, как И.П. Корнилов, до этого вроде бы спокойно наблюдавший ход обсуждения в Вильне. В апреле 1866 года – всего через несколько дней после покушения Каракозова – он обратился с частным письмом к чиновнику по особым поручениям при обер-прокуроре Синода Ф.М. Сухотину. Не отрицая в принципе пользы перемен в системе духовных учебных заведений для разрушения «кастической замкнутости» православного духовенства, Корнилов признавал последнюю цель пока еще слишком отдаленной и рекомендовал сосредоточиться на постепенном совершенствовании существующих семинарий: «Если вы предварительно не исправите подготовляющих в академию заведений, то сделаете большую ошибку. Академия будет жить дурными соками семинарий, будет развивать и усиливать высшим образованием дурные нравственные начала. Беда, если академия будет давать ход и усиливать значение молодежи, испорченной в семинариях» [1526] .
1526
РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 391. Л. 1–1 об. (черновой отпуск письма от 8 апреля 1866 г.).
Как ясно из другого, несколько более раннего, документа, вышедшего из-под пера Корнилова, он соотносил процитированное суждение не только с общеимперскими проблемами православного духовного образования (политическая радикализация молодежи в семинариях), но и с изъянами на местном уровне, ближе ему знакомыми. Еще в январе того же года он подготовил для передачи К.П. Кауфману резюме «весьма неблагоприятных отзывов» о семинарии в Вильне – в сущности, главном из учебных заведений этого типа в Северо-Западном крае, подчиненном через ректора самому митрополиту Литовскому Иосифу. Оказывалось, что при попустительстве преподавателей в семинарии процветают «разврат и распущенность учеников». И в числе авторитетных лиц, на чьи сведения об этом Корнилов ссылался, вторым значился Коялович (первым – не кто иной, как обер-прокурор Синода Д.А. Толстой) [1527] .
1527
Корнилов конкретизировал: «Онанизм, педерастия, небрежность в учебном отношении. Желательно, чтобы Его Высокопревосходительство (Кауфман. – М.Д.) удостоил посетить семинарию, причем обратить внимание на бледный, болезненный вид учеников. Можно поручить медику освидетельствовать; повод есть: новое здание, удобно ли оно в гигиеническом отношении. Чрезвычайно важно обновление личного состава надежными людьми. Другие люди дадут другое направление и значение семинарии и возвысят ее нравственную и учебную часть» (РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 148. Л. 3 – записка Корнилова от 27 января 1866 г.).
Коялович, как отмечалось выше, действительно не жаловал тех представителей местного православного клира (особенно в Литовской и Витебской епархиях), которые были заняты администрированием в консисториях и семинариях. В их проступках, бюрократизме и должностном несоответствии он находил одну из причин забитости и безынициативности нижестоящего приходского духовенства. Корнилов учел сообщения Кояловича о плохом преподавании и аморальном поведении учащихся в Литовской духовной семинарии, но истолковал их совсем не так, как тому хотелось. Вместо того чтобы отождествить эти язвы с влиянием синодальной казенщины, он распространил свои сомнения на всю массу «западнорусского» православного духовенства, признав его недостаточно зрелым для пользования новым, свободным от казенных пороков учебным заведением – академией с расширенной программой секулярных предметов.
Позднее, в 1867 году, Корнилова раздосадовало очередное бьющее тревогу письмо (к сожалению, текст его мною не обнаружен), в котором Коялович «разоблачал» проклюнувшуюся будто бы в Виленском учебном округе тенденцию к поощрению «шляхетства в гимназиях», т. е. к предпочтению начальным, «народным» школам – средних учебных заведений, где процент детей из польскоязычных семей был выше. Корнилов реагировал на это, вероятно, тем болезненнее, что еще за полтора года до Кояловича, в 1865-м, Катков публично раскритиковал руководство ВУО за открытие классических гимназий и прогимназий в местностях с многочисленным нерусским населением (например, в Ковенской губернии [1528] ) и отказ гимназиям в статусе классической или низведение до статуса реальной там, где преобладающее или просто компактное русское население нуждалось в полноценных средних учебных заведениях для своих детей (в Могилеве, Динабурге) [1529] . В отличие от издателя «Московских ведомостей», который не мыслил без классических гимназий (конечно, размещенных в «правильных» пунктах) процесс интеграции западных губерний с Центральной Россией, Коялович выступал с позиции популистского национализма. Он порывался на сей раз даже исключить развитие средних учебных заведений, как излишне элитарных, из ближайшей повестки дня образовательной политики в этом крае, особенно в городах. Попечитель ВУО, напомнив неугомонному советнику об успехах своей администрации в создании сети начальных школ для крестьянства («Клянусь Вам, Михаил Осипович, я уже не знаю, что мне еще делать и как усиливать деятельность по народным училищам»), далее упрекал адресата в чрезмерной мнительности насчет польского присутствия в стенах гимназий и в забвении цивилизаторской миссии, лежащей на плечах гимназических учителей:
1528
Ковенская губерния, где до Январского восстания сеть средних учебных заведений была одной из самых развитых в северо-западных губерниях, стала в этом отношении объектом пристального внимания руководителей ВУО. В 1864–1865 годах Ковенская и Шавельская (Шавли, ныне Siauliai в Литовской Республике) гимназии и Тельшевская (Тельши, ныне Telsiai) прогимназия поднялись в разряд полных классических, тогда как Поневежская и Кейданская гимназии были закрыты. См. черновик доклада Корнилова 1865 года о подлежащих закрытию гимназиях, где представлены доводы в пользу сохранения гимназии в Шавлях («Оставить Жмудь при одних народных училищах и без среднего учебного заведения опасно потому, что это ослабит русское направление. Уездные и народные училища сами по себе еще слишком слабы…»): РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 148. Л. 9–9 об.
1529
Речь шла о совмещении приоритета деполонизации западных губерний (требовавшего закрытия ряда гимназий как рассадников «полонизма») с целями одновременно начатой в империи школьной реформы. Критика Каткова была обращена не только против ВУО, но и против возглавляемого А.В. Головниным МНП, которое, по его мнению, при введении в действие нового гимназического устава
Нельзя же нам выходить на борьбу, имея в своем распоряжении только азбуки да приходских учителей. Мы окружены протестантским и латинским миром; здесь мы непосредственно сталкиваемся с чуждыми и враждебными цивилизациями. Мы выгнали польскую, надо же ее чем-нибудь заменить. …Для противодействия нравственному напору вторгающихся с Запада идей и учений необходима нравственная и умственная зрелость. …Для охранения государственной границы, соприкасающейся с Турциею, достат[очно] военной силы, но на западе нужны силы нравст[венные]. На гимназии я смотрю как на главные опорные пункты, центры русской умственной деятельности. …Как думаете: если закроем гимназии и обратим средства на сельские училища, пойдут ли туда паны и шляхта, не усилит ли это домаш[него] обучения, не ускользнут ли паны и ополяченные от русского воспитания? [1530]
1530
РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 364. Л. 1–2 об. (черновой недатированный отпуск письма Корнилова Кояловичу; датируется январем – февралем 1867 г. по упоминанию о том, что совсем незадолго до написания письма был получен отчет Виленской дирекции народных училищ за 1866 г.).
В аргументации Корнилова была немалая натяжка: при практиковавшихся его подчиненными топорных методах русификации дети из польскоязычных семей, попадая в гимназию, нередко еще острее ощущали собственную польскость. Но дело не в большей или меньшей корректности этой полемики. Интереснее то, что именно на фоне Кояловича Корнилову можно было выставить себя хранителем ценностей русской культурной элиты. Популистский пафос апологета Западной России делал уязвимыми его предложения, давал повод к ассоциации с брутальной политикой колониального господства [1531] , обессмысливающей накопленный империей культурный потенциал.
1531
То, что в качестве примера примитивного «силового» режима Корнилов как бы невзначай упомянул политику в приграничных с Османской империей землях, выдает своеобразный ориентализм в мышлении виленских русификаторов (считавших «свою» окраину неизмеримо более важной, чем остальные, в особенности же южные и восточные). В действительности современное Корнилову имперское управление в Закавказье и на Северном Кавказе по части этноконфессиональной политики и экспериментов с культурным воздействием на разные группы населения было едва ли не изощреннее, чем в Западном крае (см. гл. 3 наст. изд.).
Процитированное возражение Корнилова сделано в частном письме и осталось неизвестным заинтересованным наблюдателям. К началу 1868 года органы печати, критиковавшие с различных точек зрения крайности русификации в западных губерниях, сходились в отождествлении активистов Виленского учебного округа, «виленских клерикалов», с «петербургским белоруссофильством». Так, «Весть» в марте 1868 года поместила на редкость ехидно написанный (вероятно, Е.А. Лопушинским) фельетон «Блаженный», где без труда опознаваемый А.В. Рачинский, еще недавно чиновник по особым поручениям при попечителе ВУО, изображен воплощением маниакального православно-обрусительского рвения. Фельетон знакомил читателя с чередой «деяний» Блаженного в Северо-Западном крае. Таковыми были: открытие в ходе научной экспедиции по поиску «русских древностей», сверх старинных рукописей, целого неизвестного города в Гродненской губернии – «Бел-Истока» (так Рачинский, не выносивший польских топонимов, в письмах и донесениях упорно именовал Белосток [1532] ); регулярная агитация нищих на паперти – «Молитесь Богу, чтобы всех католиков и поляков гром побил!»; бешеное кукареканье в театре при исполнении мазурки; наконец, учиненный им в уездном городке буйный протест против иллюминационного транспаранта на здании училища в виде совы – символа мудрости, которую он поспешил принять за польского геральдического орла («Демонстрация!»). Автор фельетона прибегал к уже знакомому нам, не очень джентльменскому приему «отзеркаливания» наветов, когда утверждал, что полонофоб Блаженный происходит из польской шляхты (Рачинский был смоленским дворянином): «На подобное происхождение указывает, между прочим, и тот необузданный и дикий, истинно иезуитско-шляхетский фанатизм, которым отличается “блаженный” и который немыслим в истинно православном человеке». Наконец, мания Рачинского приписывалась целому кружку: «…невероятное сочетание горячей преданности букве православия с чистейшим иезуитизмом. Заметьте, что та же черта поражает вас и в характере так называемых деятелей-белоруссов, засевших в “Голосе”» [1533] .
1532
См., напр.: РО РНБ. Ф. 377. Ед. хр. 1034. Л. 12 (письмо И.П. Корнилову от 18 июля 1867 г.).
1533
*** [Лопушинский Е.А.?] Блаженный // Весть. 1868. № 27. 4 марта (о Рачинском см. гл. 6 наст. изд.).
Хотя и не столь бойкая и язвительная, статья «О ходе народного образования в Северо-Западном крае» за подписью «Виленский старожил», напечатанная в январе 1868 года в «Московских ведомостях» с одобрительным комментарием Каткова, самим своим появлением подрывала притязания – откровенные у Кояловича, завуалированные у русификаторов ВУО – на представительство нужд и чаяний русских жителей самобытной Западной России. Статья продолжала начатую в катковской «Современной летописи» в 1867 году серию псевдонимных корреспонденций из Вильны, в которых «клерикальная партия» в администрации Виленского учебного округа обвинялась в равнодушном отношении к действительному просвещению массы населения и развитию местной культурной жизни [1534] . Если авторы данных статей высказывали скорее секулярную точку зрения на эту проблему, то Виленский старожил очевидным образом позиционировал себя выразителем настроений местного православного духовенства. Неслучайно Катков, предваряя статью замечанием, что речь пойдет о «так называемой партии виленских клерикалов, которые особенно группируются в тамошнем учебном ведомстве», фактически противопоставлял их церковным деятелям: «Записка виленского старожила характеризует с достаточною ясностию мнения образ действий этой клерикальной партии. К ней менее всего принадлежат лица духовные; она состоит главным образом из разных чиновников, ревнующих о православии в видах политических… Нет ничего вреднее для возвышенных интересов церкви, как употребление их средством к достижению посторонних им целей…» [1535] .
1534
Белоруcс. Из Вильны // Современная летопись. Воскресные прибавления к «Московским ведомостям». 1867. № 28. 6 августа. С. 12–13; ХХХ. О народной газете в Северо-Западном крае. Письмо к издателям // Там же. № 40. 5 ноября. С. 1–2. По поручению Корнилова В.П. Кулин составил опровержение одного из главных пунктов обвинений – о будто бы безотчетном расходовании ежегодно ассигнуемой Виленскому учебному округу из казны суммы в 6000 руб., первоначально выделенной в 1864 году на издание журнала или газеты для «народа» (оно так и не состоялось, и деньги тратились на закупку учебной литературы для начальных школ). (См.: LVIA. F. 567. Aр. 4. B. 915. L. 78–107 – написанный Кулиным черновик доклада, представленного затем Корниловым от своего имени Э.Т. Баранову; позднее выдержки из него опубликованы в статье: Корнилов И. Общие замечания о положении учебно-воспитательного дела в Виленском учебном округе в 1867 году // Журнал Министерства народного просвещения. 1868. № 7. Современная летопись. С. 1–27). Любопытно, что после первых полемических статей Каткова еще в 1866 году активисты ВУО в частной переписке стали иногда называть себя «клерикалами». Делалось это, разумеется, иронически (и слово бралось в кавычки), но тем не менее такое принятие прозвища можно рассматривать как косвенный показатель их озабоченности отсутствием взаимопонимания с Катковым (см., напр.: РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 66. Л. 158 об. – Н.Н. Новиков в письме Корнилову от 19 апреля 1867 г. высказывал опасение, что скоро некие сильные враги Виленского учебного округа его, Новикова, «выгонят как “крайнего клерикала” (красным еще не зовут)…»).
1535
Московские ведомости. 1868. № 18. 24 января (передовая). М.Ф. Де Пуле в упомянутом выше очерке, признавая заслугу Каткова в нанесении «чувствительных ударов» по экстремистам русификации в 1866 году, сожалел, что позднее катковская газета «запуталась в понятиях» и «обозвала крайних белоруссофилов “виленскими клерикалами”, что совершенно не верно, ибо большинство православного белорусского духовенства вовсе к ним не принадлежало, а главные вожди этой клики даже не носили духовного сана» (РО ИРЛИ. Ф. 569. Ед. хр. 19. Л. 13).