Семейство Доддов за границей

Ливер Чарльз

Конечно, когда формальности по полученію наслдства окончатся, я не буду принуждена подчиняться его капризамъ, какъ то было до-сихъ-поръ: я буду имть свой голосъ и, надюсь, его будутъ выслушивать. Предполагаю, Молли, что у насъ кончится разводомъ. Несходство нашихъ характеровъ длаетъ это необходимостью. Итакъ, когда прійдетъ время, я буду готова, какъ выражается мистриссъ Г. «возвратить мою независимость». Я могу сказать: «я принесла вамъ имя, знатность, богатство, Кенни Доддъ; теперь оставляю васъ, не вспоминая зла. Быть-можетъ, вы не того заслуживали!»

Подумавъ о томъ, какую партію могла бы я составить, чмъ бы я могла быть, я грущу о моей погибшей съ К. Дж. жизни. Но скажу нсколько словъ о додсбороскихъ длахъ. Не говорите нашей прислуг о наслдств: они стали бы ждать къ празднику подарковъ, а я не имю теперь лишнихъ денегъ. Если будетъ необходимо, скажите, что Джойсъ Мэк-Керти дйствительно умеръ, но что неизвстно еще, къ кому переходитъ помстье. Совтую вамъ повременить продажею шерсти, потому-что, говорятъ, цны въ Ирландіи поднимаются по причин всеобщей эмиграціи.

Мери

Анна вмст со мною свидтельствуетъ вамъ свою любовь.

Остаюсь вашимъ преданнымъ другомъ

Джемима Доддъ.

ПИСЬМО VI

Мери Анна Доддъ въ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэнъ.

Grand H^otel du Rhin, въ Боннъ.

Милая Catherine,

Прости меня, если я замняю прелестное имя дтства боле-граціознымъ, поэтическимъ Catherine; да, пусть будешь ты для всхъ Kitty, для меня ты будешь Catherine или, если хочешь, Catrinella mia.

Здсь, на берегахъ широкаго, излучистаго Рейна, осуществляется наконецъ мечта моего дтства. Я живу, я дышу въ стран, прославленной геніями. Въ рк отражается утесистый Драхенфельзъ; въ моемъ сердц — образъ моей милой Catherine. Съумю ли разсказать теб о томъ, какъ живу, что чувствую здсь, упоенная восторгами поэзіи? Мы живемъ здсь въ Grand H^otel du Rhin, милый мой другъ, и, занимая цлый этажъ, кажемся герцогами, путешествующими инкогнито подъ именемъ Доддовъ.

Я говорила теб въ послднемъ письм о нашемъ знакомств съ мистриссъ Горъ Гэмптонъ. Съ того времени оно обратилось въ дружбу. Теперь оно усилилось до страстной привязанности, до любви. Чувствую, какъ неодолимо увлекаюсь, упоминая о моемъ друг. Ея имя напоминаетъ все, что очаровываетъ душу, что увлекаетъ воображеніе. Она одарена идеальною красотою, мила, любезна въ высшей степени. И врне всего познакомлю милую мою Catherine съ этимъ восхитительнымъ созданіемъ, описавъ нкоторыя, далеко не вс, перемны, внесенныя въ привычки ежедневной нашей жизни вліяніемъ прекраснаго моего друга.

Наше утро посвящено наук, совершенно занято ботаникою, химіею, естественною исторіею, геологіею, отчасти политическою экономіею и статистикою. Мы вс присутствуемъ на этихъ урокахъ, кром папа. Даже лнивецъ Джемсъ перемнился, онъ сталъ чрезвычайно-внимательнымъ слушателемъ и впродолженіе лекціи не сводитъ глазъ съ мистриссъ Г. Въ три часа мы завтракаемъ и потомъ демъ верхомъ за городъ, потому-что, благодаря внимательности лорда Джорджа, для насъ приведено изъ Брюсселя семь верховыхъ лошадей. Свъ на нихъ, мы становимся веселы, шутливы, какъ школьники, выходящіе изъ класса; мы хохочемъ, кричимъ, полны одушевленія и живости.

Куда хать? вотъ важный вопросъ. Одни говорятъ: въ Годесбергъ, гд мы останавливаемся сть мороженое и бродимъ по садамъ; другіе, къ числу которыхъ всегда принадлежитъ твоя Мери Анна, предпочитаютъ Роландс-экъ, гд всегда сидлъ Роландъ Храбрый, и смотрлъ на стны, которыя скрываютъ даму его сердца.

Ахъ, Catherine! изъ всхъ высокихъ качествъ, доступныхъ человческому сердцу, не высшее ли врность? Не синонимъ ли она всхъ прекрасныхъ чувствъ, отъ геройскаго самоотверженія до кроткой преданности? Мн кажется, врность должны были бы воспвать вс поэты: въ ней сливаются нжнйшія и мужественнйшія движенія души. Отъ Петрарки до Поля, который былъ вренъ своей Виргиніи, какая очаровательность въ этихъ примрахъ высокой врности! Она миле всего моему сердцу! Моя милая Эмилія (такъ я всегда зову мистриссъ Г.) согласна была со мною въ этомъ при спор, который былъ у насъ на-дняхъ. Лордъ Джорджъ, Джемсъ и многіе другіе оспоривали наше мнніе; за насъ былъ только одинъ мужчина, фон-Вольфешнеферъ, молодой нмецкій вельможа, который учится здсь и можетъ служить замчательнымъ представителемъ своего класса. Онъ высокаго роста и на первый взглядъ кажется сумраченъ; но, ближе всмотрвшись, видишь въ немъ одно изъ тхъ лицъ, которыя умла изображать только кисть Тиціана. Онъ носитъ длинную бороду и усы рыжевато-темнаго цвта; это, вмст съ торжественностью его движеній и глухимъ голосомъ, внушаетъ въ начал знакомства боязливое уваженіе къ нему. Его родъ, сколько знаю, древнйшій въ цлой Германіи; его предки, ужь много столтій назадъ, носили титулъ бароновъ шварцвальдскихъ. «Первый изъ габсбургцевъ, говоритъ онъ, былъ вассаломъ его предковъ». Потому онъ неизмримо-гордъ.

Лордъ Джорджъ встртился съ нимъ, если не ошибаюсь, на обд у одного изъ первйшихъ нмецкихъ аристократовъ; здсь они возобновили знакомство, сначала неочень-тсное, но скоро обратившееся въ искреннюю дружбу; теперь онъ каждый день у насъ, поетъ, набрасываетъ альбомные рисунки, читаетъ Шиллера и Гёте, разсказываетъ прелестныя повсти, мечтаетъ о лунныхъ ночахъ на Брокен, таинственномъ сумрак гарцвальдскихъ дубравъ.

Неправда ли, ты, моя Catherine, ненавидишь сухія, утомительныя, тусклыя краски дйствительности, увлекаешься призматически-яркими цвтами, которыми облечены фантастическія созданія воображенія? Да, милая Catherine, я знаю тебя. Чувствую по себ, какъ ненавистны и теб мрачныя картины прозаическаго міра, какъ любишь и ты погружаться въ граціозныя мечты фантазіи! О, какое же наслажденіе доставила бы теб здшняя наша жизнь! Какъ любила бы ты говорить съ нами о томъ, что чуждо всякихъ отношеній къ дйствительно-существующему, уноситься въ упоительныя сферы, куда стремится воображеніе! Вольфеншеферъ очарователенъ, когда говоритъ о нихъ; его метафизика проникнута любовью, его любовь проникнута метафизикой, возвышающей душу, покоряющей сердце. Ты скажешь, что страненъ порывъ мысли, увлекающій меня изъ высокаго міра

любви и поэзіи къ ирландскимъ воспоминаніямъ; но въ причудливомъ полет моей фантазіи возстаетъ передо мною видніе прошедшаго: обращаюсь къ нему, ловлю его, пока не исчезло оно. Да, я хочу поговорить съ тобой о тхъ строкахъ твоего послдняго письма, которыя равно поразили меня изумленіемъ и скорбью. Что хочешь сказать ты, милая Китти, говоря о «продолжительной и преданной любви» одного изъ тхъ людей, которые знали меня въ Ирландіи, о «его надеждахъ», его непоколебимой увренности въ томъ, что я не могу измнить? Когда я давала кому-нибудь право обращаться ко мн съ подобными воззваніями? Мн кажется, что я не подавала ни малйшаго повода къ такимъ упрекамъ. Еслибъ я хотла, могла бы сказать, что я совершенно не понимаю, кто таинственная особа, жалобы и надежды которой ты передаешь. Да, я въ-прав была бы сказать это; но не хочу пользоваться своимъ правомъ, Китти, принимаю твои намёки: ты говоришь о доктор Бельтон. Признаюсь теб, пишу это имя, сожаля о необходимости упоминать его. Въ немъ есть врожденная доброта, въ немъ есть много хорошихъ качествъ, которыя расположили къ нему всхъ людей кружка, далеко-неблестящаго, куда поставила его судьба; мн тяжело высказать хоть одно слово, тяжелое для его слуха. Но спрашиваю тебя, Китти, есть ли между его и моимъ положеніемъ въ обществ хотя малйшее сходство, которое давало бы ему смлость ухаживать за мною? Въ одной ли сфер мы вращаемся? Есть ли у насъ какія-нибудь общія мысли, понятія, надежды, даже знакомства? Мн нтъ надобности хвалиться; у меня нтъ желанія восхищаться положеніемъ, какое занимаю въ обществ. Я знаю, что высокій кругъ — море, неизъятое отъ скалъ и бурь. Никто не чувствуетъ его опасностей такъ живо, какъ я. Но, повторяю: не раздляетъ ли насъ широкая бездна? можетъ ли онъ жить, вращаться, мыслить, чувствовать въ томъ кругу, съ которымъ связана я? Могла ли бы я, хотя одинъ день, вынести жизнь въ его кругу? Нтъ, мой другъ, это невозможно, чисто-невозможно. Большой свтъ иметъ свои требованія — можетъ-быть тяжелыя, но неизбжныя; уклоняться отъ нихъ невозможно; волею или неволею, мы должны исполнять ихъ. Но за исполненіе мы получаемъ сладкое вознагражденіе въ упоительномъ спокойствіи души, въ отрадной невозмутимости духа, которая дается свтскимъ образованіемъ, въ тихомъ хладнокровіи, котораго не нарушитъ никакой ударъ, котораго не потрясетъ никакое горе. Не льщу себя мечтою, милая Китти, что я ужь вполн достигла этого: я знаю очень-хорошо, что еще далека отъ этой великой цли; но я иду къ ней, Китти; мое совершенствованіе, мой путь начался и ни за вс блага міра я не возвращусь назадъ.

Съ такими мыслями — можетъ-быть, врне сказать: врожденными инстинктами — въ сердц, какъ тяжела, противоестественна была бы для меня пошлая монотонность провинціальнаго существованія! Еслибъ даже ршилась я пожертвовать своимъ счастіемъ, принесла ли бы я счастье ему? Нтъ; сердце мое отвчаетъ: нтъ! никогда!

А твои замчанія о прошедшемъ? Легко отвчать на нихъ. Ничтожная ратуша въ ничтожномъ Брофф казалась мн чудомъ архитектуры. Какъ огромна представлялась она мн! Казалось, что лпные карнизы ея — лучшее произведеніе готическаго стиля, что рзьба ея оконъ — идеалъ совершенства. Можно ли осуждать меня, Китти, если, видвъ лондонскій Вестминстеръ и Кёльнскій Соборъ, я не могла оставаться при наивномъ убжденіи моего невжества, и теперь понимаю, что маленькій броффскій домикъ — малъ, бденъ, ничтоженъ; что архитектура его — верхъ безвкусія, его украшенія смшны; а между-тмъ броффская ратуша осталась такою, какъ была прежде. Въ ней нтъ перемны.

Ты возразишь, что я измнилась. Сознаюсь въ этомъ, Китти: да, я измнилась. Но можно ли ставить это въ упрекъ? Если такъ, не приноситъ ли намъ стыда каждый шагъ въ умственномъ развитіи, каждая степень усовершенствованія? Твоя теорія, Китти, убиваетъ жизнь, отрицаетъ всякое улучшеніе, равносильна закоснлости, нравственной смерти!

Но нтъ, ты не думаешь такъ; нтъ, Китти, не обвиняю тебя въ подобныхъ идеяхъ; даже защищая друга, ты не могла впасть въ такую ложь. Докторъ Бельтонъ, вроятно, заблуждается относительно какихъ-нибудь мнимыхъ залоговъ моего чувства, мнимыхъ общаній. Я испытывала мою память и не нашла въ ней ничего подобнаго. Если, въ легкомысленной веселости дтскаго сердца (вспомни, мой другъ, мн было только восьмнадцать лтъ, когда я покинула родину) у меня вырвалось какое-нибудь глупое слово, его не стоитъ вспоминать, тмъ мене должно напоминать о немъ, заставлять меня краснть его. Теперь, Китти, я поняла, что истинное счастіе основано на повиновеніи людямъ, которыхъ природа дала въ руководители нашей жизни; а чувства, которыя могла бы я питать къ Пьеру Б., были бы діаметрально-противоположны желаніямъ папа и мама.

Я объяснила теперь вопросъ со всхъ возможныхъ сторонъ, потому-что, надюсь, онъ не возобновится боле никогда между нами. Думать о немъ прискорбно для меня, потому-что въ глубин души не могу не винить въ слишкомъ-надменномъ искательств человка, который вообще отличается скромностью, непритязательностью. Ты откроешь ему мннія, высказываемыя здсь мною, на сколько теб покажется то необходимо. Предоставляю все твоей деликатности и скромности. Прошу только объ одномъ: не требуй больше у меня объясненій относительно предмета, столь непріятнаго, пощади меня отъ намековъ о тхъ особенныхъ обстоятельствахъ, которыя разлучаютъ насъ навсегда. Если настанетъ время, когда онъ захочетъ разсудительне и справедливе смотрть на мое и свое положеніе, для меня будетъ величайшимъ удовольствіемъ возобновить т дружественныя отношенія, которыя столь долго существовали между нами, какъ сосдями; и если, на какомъ бы мст въ обществ ни стала я въ будущемъ, если въ моей власти будетъ оказать ему хотя малйшую услугу, прошу тебя, не сомнвайся, что для меня будетъ лестно и пріятно узнать о томъ.