Семейство Доддов за границей
Шрифт:
Мистеръ Додли Виньертонъ, которому поручаю это письмо, и самъ великолпный мужчина; ты замтишь въ немъ сходство съ графомъ Д'Орсо. Но лучше сдлалъ бы онъ, еслибъ далъ мн минуту окончить это письмо, прекративъ на-минуту свои комплименты моимъ волосамъ, моему почерку и т. д. Онъ предлагаетъ привезти мн башмаки изъ Парижа; въ-самомъ-дл нмецкіе очень-дурны.
Какой онъ чудакъ, Китти! Жаль, что ему нельзя посидть у меня еще нсколько минутъ: у него такой застнчивый, нжный и вмст такой смлый видъ! Онъ говоритъ, что образъ его жизни длаетъ человка отважнымъ и самоотверженнымъ, львомъ и агнцемъ. Ты врно пригласишь его къ себ? Спшу кончить письмо и назвать себя
твоею навсегда
М. А. Д.
ПИСЬМО III
Джемсъ
Я общалъ дать теб немедленное увдомленіе о возвращеніи нашего старика, и вотъ пишу, извщая тебя, что это достолюбезное обстоятельство совершилось въ пятницу, сопровождаемое, однако, эпизодами, которые, если такъ выразиться, значительно укротили порывы нашего восторга при миломъ свидань. Мы, то-есть додд-мэк-кертіевская часть семейства, сочинили отличнйшій пикникъ, такой пикникъ, о которомъ долго стали бы говорить, какъ о замчательнйшемъ пир ныншняго баденскаго сезона. Мы завербовали къ себ все знаменитйшее и по великосвтской и по кухонной части: въ цломъ город не оставалось ни индюшки съ трюфлями, ни блестящей личности: вс должны были быть за нашимъ столомъ.
Мери Анна и матушка ршили задать этимъ окончательный шагъ для побжденія всхъ сомнній и недоразумній, для «упроченія своего положенія въ обществ», какъ выражаются французы.
Пикникъ въ большомъ свт то же самое, что у насъ въ политик выборы: тутъ каждый господинъ, прежде на тебя и несмотрвшій, становится твоимъ другомъ, нисколько тмъ не обязываясь отвчать на твой поклонъ впослдствіи. Натуральное слдствіе то, что къ теб на пикникъ съзжаются люди, которыхъ иначе никакими судьбами не заманишь въ твою гостиную. Знатная госпожа, которая, на персидскомъ ковр, взглядомъ оттолкнетъ тебя съ твоею внимательностью на версту, обдая на открытомъ воздух, позволитъ теб разрзать для нея цыпленка, налить ей въ рюмку вина.
Представляю теб отгадывать причины, заставившія насъ ршиться задать пикникъ, необходимый въ нашемъ общественномъ положеніи; скажу только, что вопросъ этотъ былъ зрло обсужденъ въ нашемъ совт. Мы знали, что, разъ ршившись на такую мру, отступать ужь невозможно; знали также, что возвращеніе нашего старика отниметъ у насъ всякую возможность къ ея исполненію. Сейчасъ, или никогда — таково было положеніе длъ. О, еслибъ никогда! Но продолжаю разсказъ. Вс предзнаменованія съ самаго начала были мрачны: дождь съ утра лилъ ручьями; мы отправились въ дурномъ расположеніи духа «пріятно провести время за городомъ»; это было въ род того, какъ еслибъ человкъ, вывихнувшій ногу, намревался вальсировать. Въ замокъ Эберштейнъ, гд мы думали расположиться на обдъ, насъ не пустили; «прежде пускали, сказалъ намъ въ утшеніе привратникъ:- но многіе туристы часто вели себя неприлично, потому и вышло приказаніе не пускать». Воротъ не отпиралъ онъ; что жь намъ было длать? Поднялся горячій споръ. Явились между нами такіе, которые говорили «воротимся назадъ!» Но одержали побду т, которые желали хать дале.
И мы похали дале. Достигли наконецъ новой цли нашего странствія — маленькаго трактира на проселочной дорог; но, по прибытіи нашемъ, оказалось, что онъ биткомъ набитъ путешествующими ремесленниками. Городскіе уставы въ Германіи требуютъ, чтобъ каждый мастеровой странствовалъ годъ или два по разнымъ городамъ; тогда только ему позволяется открыть свое заведеніе на родин. Никакія убжденія, никакія просьбы не склонили этихъ молодцовъ уступить трактиръ въ наше владніе, тмъ боле, что шелъ проливной дождь.
Надобно было войдти съ ними въ переговоры; они уступили намъ переднюю комнату и удалились на кухню, а мы купили эту уступку разными състными пожертвованіями: птицею, ветчиною, пирожными и пастетомъ; все это добро было предоставлено имъ на съденіе. Раздлъ, производившійся повренными, выбранными отъ обихъ сторонъ, представлялъ
Оказалось, что какая-то проклятая надпись на пастет измнила намъ, обнаружила ему, что всей блестящей нашей компаніи задаетъ пиръ не кто иной, какъ мистриссъ Д., и что онъ съ товарищами питается подачкою со стола своей супруги! Взбшенный унизительностью своего положенія, раздраженный нашего расточительностью, онъ выбжалъ изъ кухни и внезапно предсталъ предъ нами какъ грозное привидніе. Его сопровождала огромная толпа любопытныхъ. Сцена произошла неописанная. Не жди отъ меня и разсказа о ней — перо мое слишкомъ-слабо. Постарайся ее вообразить, если можешь, и вотъ нкоторые матеріалы для твоей фантазіи. Представь себ три десятка дамъ, всхъ возрастовъ, отъ шестнадцати до шестидесяти лтъ, и всхъ европейскихъ породъ; столько же такихъ же кавалеровъ; они и он дрожатъ, хохочутъ, въ ужас, въ стыд, въ восторг отъ «дивной штуки»; столъ опрокинутъ, кушанье и посуда разлетлись по всмъ угламъ; суматоха страшная; и, среди всего и всхъ Dodd-p`ere, въ патетическомъ дух, который изливается устами его въ отрывочныхъ восклицаніяхъ: «Spitzbuben!» — «Coquins!» — «Canaille!» — «Негодные!» — «Объдалы!» и тому подобное — фразы, очень-понятныя и безъ объяснительныхъ жестовъ. Въ одинъ мигъ никого не осталось изъ блестящихъ гостей; не думаю, чтобъ когда-нибудь свтское общество расходилось такъ поспшно и безэтикетно. Вс бжали, вс исчезли въ мгновеніе ока и на арен остались члены семейства Доддовъ предъ лицомъ Додда-отца — группа, достойная кисти живописца. Если когда-нибудь вздумаешь расписывать свою залу фресками, рекомендую этотъ сюжетъ:
На первомъ план и главная фигура картины Dodd-p`ere, возсдающій, какъ Марій, на развалинахъ; въ лиц недоумніе, какой-то скептицизмъ; господствующее выраженіе фигуры — могущество, но могущество, ослабленное сомнніемъ.
На второмъ план Мери Анна Доддъ, рыдающая, но граціозно — драпированная и въ живописной поз.
Въ дальнемъ углу — Dodd-m`ere, сидящая на полу; на ея тюрбан фуражка; она поражена ужасомъ, глаза ея блуждаютъ, ротъ раскрытъ, какъ-будто она не въ своемъ ум. Доддъ-сынъ, едва-замтный въ полумрак лваго угла, приготовляетъ пуншъ.
Вотъ живая картина. Аксессуары: разбитая посуда, разбросанныя въ дивномъ разнообразіи и множеств произведенія парикмахеровъ, портныхъ и модистокъ: гребенки, наколки, локоны, парики, обрывки пелеринокъ, браслеты, запонки, галстухи и чья-то фальшивая икра. Еслибъ этими только сувенирами наградили насъ разбжавшіеся гости, бда была бъ еще не такъ велика: но осталась намъ отъ нихъ еще одна вещь, милый Бобъ — стыдъ и позоръ, невыносимый позоръ! О ужасъ! Что теперь будутъ о насъ думать?
Хуже всего въ этомъ несчастномъ приключеніи то, что произошло оно въ Баден: что случилось въ Баден, то припомнится человку везд.
Таковы были горькія мысли, которыми терзался каждый изъ насъ, ломая голову надъ придумываніемъ хоть какого-нибудь спасенія изъ этой гибели. Старикъ нашъ очнулся первый. Онъ наконецъ повернулся къ столу, очистилъ небольшое мстечко для своихъ распоряженій, взялъ кусокъ пастета и началъ сть съ апетитомъ человка, давно ужь неприкасавшагося къ подобнымъ прелестямъ.
— Могу ли предложить вамъ стаканъ шампанскаго, сэръ? сказалъ я, видя его усердіе.
— Очень-пріятно, отвчалъ онъ; но, пожалуйста, откупорьте новую бутылку. — Я откупорилъ бутылку, потомъ другую, въ которой принялъ и самъ участіе.