Семейство Доддов за границей
Шрифт:
Девять часовъ вечера.
Принимаюсь за продолженіе письма, потому-что Кери позволила мн пять минутъ побесдовать съ вами. Ахъ, какая милая, добрая двушка моя Кери! Какъ она заботится о больномъ отц! Дай Богъ ей счастія въ жизни. Безъ нея мн пришлось бы плохо на чужой сторон. Даже наше путешествіе не испортило ее; о другихъ этого нельзя сказать; осталась добра, проста, попрежнему. Дай Богъ ей счастія!
Воскресенье. Вечеръ.
Нын поутру я чувствовалъ себя въ-состояніи просмотрть свои счеты, которые сильно нуждаются въ ревизіи; потому послалъ
— Понимаешь ты, Мери Анна, какъ это произошло? сказалъ я
— Нтъ, папа.
— Ну, понимаетъ ли твоя мать?
— Нтъ, папа.
— Понимаетъ ли хоть лордъ Джорджъ?
— Нтъ, папа; но онъ говоритъ, что наврное Джіакомо объяснитъ все, потому-что Джіакомо образецъ честности.
— Кто жь такой вашъ Джіакомо? сказалъ я.
— Онъ maestro di casa, или дворецкій, папа. Онъ завдуетъ прислугою, держитъ ключи, вообще распоряжается хозяйствомъ.
— Откуда жь вы его взяли?
— Онъ служилъ у князя Бельджіано, который рекомендовалъ его лорду Джорджу, какъ врнйшаго и лучшаго слугу. Въ аттестат, данномъ отъ князя при отъзд за границу, сказано, что его можно считать скоре другомъ, нежели слугою.
— Очень-пріятно пріобрсть такого друга. Говоритъ ли онъ поанглійски?
— Превосходно, папа; кром-того, пофранцузски, порусски, поиспански, понмецки.
— Пришли жь его ко мн, и мы потолкуемъ, сказалъ я.
— Ныньче ему некогда, папа: онъ занятъ приготовленіемъ бала, который дается ныньче въ город.
А такъ-какъ ныньче почтовый день, то результаты моего объясненія съ Джіакомо отлагаются до слдующаго письма.
Отъ Джемса я не получалъ еще ни строки и начинаю сильно безпокоиться о немъ.
Вашъ преданнйшій
Кенни Дж. Доддъ.
ПИСЬМО XV
Кенни Дж. Доддъ Томасу Порселю, Е. В., въ Брофф.
Письмо мое, вроятно, будетъ длинно, потому-что намъ приказано выхать отсюда, и не зная, когда и гд мы остановимся, я долженъ теперь же написать вамъ обо ясенъ подробно и обстоятельно.
Предъидущее мое письмо кончалось, сколько помню, ожиданіемъ объясненія съ синьйоромъ Джіакомо Лампорекко. Этотъ милый джентльменъ былъ такъ утомленъ своими подвигами на бал, что отдыхалъ два дня и явился ко мн только на третій.
— Вы Джіакомо? спросилъ я его. Надобно вамъ замтить, что я увидлъ передъ собою здороваго, плотнаго, красиваго мужчину лтъ сорока, одтаго очень-щеголевато, въ джентльменскомъ костюм, съ блестящею цпочкою изъ мозаическаго золота на широкой груди, съ опаловыми запонками на рубашк, съ золотыми пуговицами на жилет, съ великолпнымъ вензелевымъ перстнемъ на пальц, прилично чему и въ лиц у него было сановитое выраженіе, которому немало содйствовала борода, достойная великаго визиря, и басистый голосъ, на полтона гуще лаблашева.
— Джіакомо Лампорекко, отвчалъ онъ своимъ внушающимъ уваженіе голосомъ.
— Очень-радъ, сказалъ я ласково, стараясь быть какъ можно любезне съ такою почтенною особою. — Мн нужно получить отъ васъ
— А! счеты по хозяйству! сказалъ онъ, слегка нахмуривая брови съ довольно-яснымъ выраженіемъ презрнія.
— Да, Джіакомо; расходы кажутся мн слишкомъ-велики; ужасно, невроятно-велики!
— Господинъ милордъ въ Лондон израсходовалъ бы вдвое-больше, сказалъ онъ, кланяясь.
— Вопросъ не въ томъ; мы живемъ въ Ломбардіи, въ земл, гд всякая провизія необыкновенно-дешева. Какимъ же образомъ мы здсь израсходовали столько, сколько не прожили бъ и въ Париж?
Тутъ онъ съ быстротой, о которой не могу вамъ дать и понятія, началъ болтать о цн хлба, мяса, птицы, рыбы, доказывая, что все это стоитъ очень-дешево; что столъ господина милорда былъ очень-скуденъ; что морская рыба изъ Венеціи подавалась не боле двухъ разъ въ недлю; что рдко выпивалось по дв бутылки шампанскаго; что бордо было очень-плохо, а бургонское eure хуже; однимъ словомъ, что, по его мннію, господинъ милордъ пріхалъ съ экономическою цлью, какъ иногда длаютъ знатные милорды, и что это намреніе исполнялось очень-удовлетворительно.
Каждая фраза его была пропитана ядовитою наглостью, а между-тмъ при всякомъ слов онъ кланялся, раболпно улыбался, подобострастно изгибался, такъ-что я былъ озадаченъ контрастомъ между смысломъ и тономъ его рчи. А онъ продолжалъ съ непостижимой скоростью перечислять имена всхъ «знаменитыхъ милордовъ», illustrissimi inglesi, которыхъ обманывалъ и обкрадывалъ въ-теченіе двнадцати лтъ. Остановить его на какомъ-нибудь факт разницы между цною провизіи и огромностью израсходованной суммы было ршительно-невозможно, хотя онъ ясно давалъ понять, что всякое разъисканіе объ этомъ покажетъ въ господин милорд гнуснаго, низкаго скрягу, который въ-сущности даже и не милордъ, а просто нищій самозванецъ.
Я выходилъ изъ терпнія отъ такой наглости; но итальянскій докторъ выпустилъ изъ меня столько крови, что я даже не могъ и думать расправиться физическими средствами съ дерзкимъ бездльникомъ, и потому увидлъ себя въ необходимости ограничиться замчаніемъ своему собесднику, что такъ-какъ мы съ нимъ наедин, то я назову его воромъ и разбойникомъ.
Едва произнесъ я эти слова, какъ онъ выхватилъ изъ-подъ жилета длинный сверкающій ножъ и бросился на меня. Я схватился за палку джемсовой удочки, которая стояла, къ-счастію, подл меня, и поднявъ это слабое оружіе, остановилъ его, а самъ, въ ужас, закричалъ: «бьютъ! ржутъ!» Въ одну секунду Гайвертонъ, мои дочери, вся прислуга прибжали въ комнату; вбжали даже поселяне, привезшіе намъ провизію. Я, задыхаясь отъ гнва и испуга, долго не могъ сказать ни слова, а между-тмъ синьйоръ Джіакомо шепталъ что-то на ухо лорду Джорджу и, очевидно, склонилъ его на свою сторону.
Тайвертонъ поспшилъ выслать всхъ изъ комнаты, говоря дочерямъ, чтобъ он успокоились, и потомъ, затворивъ дверь, услся подл меня.
— Ничего, не бойтесь, пустяки, сказалъ онъ мн ободрительнымъ тономъ:- дло обошлось неважною царапиною, которая заживетъ черезъ два дня.
— Что такое вы говорите? сказалъ я.
— Пустяки, впередъ вы будете осторожне, сказалъ онъ, улыбаясь. — впрочемъ, вы ударили по опасному мсту, и ваше орудіе несовсмъ-удобно для деликатныхъ операціи.
— Вы хотите свести меня съ ума, лордъ? Я васъ не могу понять; объясните, о чемъ вы говорите.