Семейство Доддов за границей
Шрифт:
Еслибъ ты зналъ, какъ трудно найдти часъ свободнаго времени въ шумной Флоренціи, ты не сердился бы на мое долгое молчаніе. Съ утра до утра мы веселимся, кутимъ, волочимся. Какъ очаровательна флорентинская жизнь, ты поймешь, если я скажу теб, что даже нашъ старикъ увлекся, пустился въ развлеченія и даже не морщится отъ нашихъ расходовъ. Они очень-велики, но что жь длать? Жить хорошо и беречь деньги — вещи несовмстныя.
Между-тмъ знай, мой другъ, я влюбленъ! Она мила неописанно, невообразимо. Ты знаешь, я не могу противиться нжному, томному взгляду — у ней именно такой взглядъ.
Она сидла въ лож № 19, надъ оркестромъ; мн сначала было видно только ослпительно-прекрасное плечо ея, но вотъ она обернулась —
— Вы, кажется, располагались обожать издалека, мистеръ Доддъ? сказала она, улыбаясь. — Аделина, позволь теб представить моего друга, мистера Додда. Холодный, ледяной поклонъ былъ отвтомъ на эти слова; потомъ Аделина развернула свой веръ и, прикрывшись имъ, шепнула что-то почтенному джентльмену, сидвшему подл нея; онъ улыбнулся и сказалъ; «Parfaitement, ma foi».
Я началъ говорить съ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ; она сказала, что очень-рада видть меня, несмотря на нкоторыя неудовольствія съ нашимъ семействомъ; спрашивала, здорова ли мама, попрежнему ли очаровательны Мери Анна и Кери; говоря о нихъ, она старалась вовлечь въ разговоръ свою подругу; но Аделина отвчала только взглядомъ или легкимъ наклоненіемъ головы на ея слова. Она была со мною не просто застнчива или холодна — нтъ, милый Бобъ, въ ея манер выражалось совершенное презрніе; а между-тмъ, ея красота такъ очаровала меня, что я готовъ былъ на колняхъ умолять ее объ одномъ благосклонномъ взгляд. Конечно, она замчала это. Мистриссъ Горъ-Гэмптонъ также замчала и пригласила меня къ себ ужинать. Ей хотлось, чтобъ и Аделина высказала хоть одно ободрительное слово; но Аделина была непреклонна; и когда я сказалъ, что принимаю приглашеніе, капризно замтила, что у нея болитъ голова, и что она думаетъ лечь въ постель тотчасъ но прізд домой. Передаю теб, милый Бобъ, эти мелочныя подробности, чтобъ ты могъ судить, какъ сильно я влюбился, если меня не оттолкнули такіе явные знаки холодности
Я похалъ ужинать къ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ. Аделина сдержала свое слово и удалилась почивать. Съ нами ужинали нсколько знатныхъ иностранцевъ, но хозяйка оказывала мн явное предпочтеніе. Оно не утшало меня, и въ три часа утра съ досадою возвратился я домой, проигравъ (скажу мимоходомъ) шестьдесятъ наполеондоровъ въ ланскне. Съ нетерпніемъ ждалъ я возвращенія лорда Джорджа, который здилъ въ Маремму стрлять бекасовъ. Я хотлъ сдлать его своимъ повреннымъ, узнать отъ него, кто прелестная Аделина, о которой мистриссъ Горъ-Гэмптонъ не сказала ни одного слова, сколько-нибудь опредлительнаго, вообще только превознося похвалами ея умъ, сердце и красоту. Но, вообрази мое отчаяніе!
Но одинъ человкъ во Флоренціи особенно былъ для меня несносенъ, это — Моррисъ. Я чувствовалъ потребность выместить на немъ свою досаду. Однажды мн попался нашъ лакей, отправленный къ нему съ письмомъ отъ моего старика. Разспросивъ лакея, узналъ я, что батюшка съ Моррисомъ ужь три дня о чемъ-то толкуютъ; я тотчасъ же заключилъ, что предметомъ ихъ бесдъ служу я, и, въ порыв досады, поскакалъ къ Моррису. Мн отвчали, что онъ не принимаетъ. Я спросилъ перо и бумаги и написалъ ему самую оскорбительную записку. Мн отвчали, что «отвтъ будетъ въ скоромъ времени» и я долженъ былъ удалиться, вн себя отъ бшенства.
Я чувствовалъ, что нанесъ ему смертельную обиду и долженъ пріискать себ секунданта. Тайвертонъ еще не прізжалъ съ охоты; я пошелъ по кофейнымъ и не встртилъ ни одного человка, на котораго могъ бы положиться въ дл, касающемся чести. Въ раздумь, шелъ я по улиц, какъ вдругъ мимо пронеслась карета, изъ окна которой глядло на меня чье-то лицо, какъ-будто знакомое. Карета остановилась — и ты можешь вообразить мое изумленіе, когда я увидлъ передъ собою доктора Бельтона. Онъ, какъ ты знаешь, ухалъ въ Мадридъ, медикомъ при нашемъ посланник; счастье тамъ ему послужило: посланникъ сдлалъ его своимъ секретаремъ, и теперь посылалъ его въ Берлинъ и Лондонъ съ какими-то важными депешами, относительно которыхъ надобно было объясниться съ министромъ иностранныхъ длъ.
Перемна въ общественномъ его положеніи была незначительна по сравненіи съ тмъ, какъ измнился онъ самъ. Деревенскій докторъ, застнчивый и неловкій, прикрывающій чувство собственнаго превосходства молчаливостью, сдлался вполн свтскимъ человкомъ. Даже наружность его подверглась измненію: онъ держался пряме, казался выше и красиве. Вотъ первое впечатлніе! Но, поговоривъ съ нимъ, я нашелъ въ немъ того же добродушнаго, благороднаго человка, какимъ былъ онъ всегда, нимало-невозгордившагося своимъ возвышеніемъ.
Одно только показалось мн странно: онъ не обнаруживалъ никакого желанія увидться съ нашимъ семействомъ, которое встарину такъ хорошо принимало его. А когда я предложилъ ему отправиться къ намъ, онъ, нсколько смшавшись, отвчалъ, что не можетъ хать, потому-что очень утомленъ. Я зналъ, что когда-то у нихъ съ Мери-Анною была взаимная страстишка, и предположилъ, что, вроятно, произошелъ какой-нибудь разладъ, длавшій свиданіе тяжелымъ для него, потому, не настаивая на своемъ предложеніи, перемнилъ разговоръ и согласился идти въ гостинницу обдать съ нимъ.
Тутъ я откровенно объяснилъ ему свои обстоятельства, особенно столкновеніе съ Моррисомъ. Онъ очевидно смотрлъ на это дло не съ моей точки зрнія, но согласился остаться на сутки во Флоренціи и принять на себя переговоры съ моимъ противникомъ. Устроивъ такимъ-образомъ вопросъ о дуэли, я отправился въ Каррару, за тосканскую границу, гд не помшаютъ нашему длу.
Вотъ теб подробный разсказъ, который, быть-можетъ, будетъ доконченъ ужь не моею рукою. Теперь живу съ столиц скульптуры, нетерпливо ожидая Бельтона.
Говорятъ, что умирающій припоминаетъ всю свою жизнь, произнося ей приговоръ. Подобное теперь испытываю я. Стыдъ, печаль и раскаяніе — вотъ мои чувства. Я позорно осужденъ собственною совстью. Въ чемъ мои достоинства? Они ограничиваются привычкою играть въ карты. Но сомнительно, хорошо ли это для жизни, почетно ли для характера.
Я слишкомъ расположенъ теперь къ откровенности и могу насказать много признаній, которыми не очень буду доволенъ впослдствіи. Потому не хочу писать больше и остаюсь твоимъ