Семья Звонарёвых
Шрифт:
Затем он поинтересовался "делом Хатова", как он выразился. Борейко рассказал все, что знал.
– Вы правы, надо найти чиновника. И в этом я вам помогу, - сказал генерал.
12
Общее летнее наступление германских войск от Балтийского моря до черного изменило маршруты санпоезда. Рейсы стали частыми, но короткими, а маршруты - неожиданными. Поэтому, когда Краснушкин узнал, что поезд идет через Брест-Литовск до города Пружаны, он не удивился.
– Пружаны так Пружаны!
Трудно стало с доставкой нелегальной литературы. В поезде появилось
С каждым рейсом поезд терял свой аристократический профиль. Сначала понемногу, а потом все больше и больше в его вагонах появлялись раненые армейские рядовые солдаты.
Краснушкин сам видел как изменилось настроение русского войска. У солдата уже не было мужичьего смирения, не было страха перед высоким начальством. В стонах и муках, в крови рождалась злоба, жгучая ненависть к "кровопийцам". Солдат теперь понимал, чего он хотел, - мира и земли. И часто, отправляясь из поезда, раненые уносили за пазухой, в грязных котомках, как самое дорогое, листовку о мире, о земле, о власти...
К поезду был прикомандирован художник Сологубенко, могучего телосложения человек. В его веселых карих глазах всегда дрожали лукавые искорки. И, может быть, потому он всем пришелся по сердцу. Рокочущий бас Сологубенко раздавался то в одном, то в другом вагоне. Он трудился честно, не зная покоя, его талантливые руки не отдыхали. Он перерисовал всех сотрудников поезда, врачей, сестер, с вдохновением рисовал солдат.
– Люблю простые русские лица, - признавался он.– Сколько в них ума, мудрости и хитринки... У интеллигентов этого не найдешь. Да-с!
Особенно любил рисовать Варю. Когда ему удавалось упросить ее посидеть спокойно несколько минут, он весь светился изнутри, лицо дышало покоем и радостью.
– Полонила Варвара Васильевна сердце художника, - с обезоруживающей искренностью отвечал он на шутки врачей.– Прризнаюсь. Но, увы, без взаимности... Как-то после ремонта неожиданно перед самой отправкой поезда прибыл Распутин в окружении небольшой свиты придворных дам и военных. Появление его вызвало большой переполох среди сотрудников санпоезда. И никто не обращал внимания на художника, с лукавой усмешкой в глазах стремительно рисующего всю "почетную" делегацию.
Когда Распутин, благословив санпоезд, уехал, Сологубенко показал Краснушкину свои рисунки.
– Вот это да!– только и мог сказать доктор, в изумлении разводя руками.
С бумаги ни Краснушкина смотрело лицо Распутина с холеной бородой, с надменными, злыми и похотливыми глазами. Жадные толстые губы кривила самодовольная ухмылка. Талантливая рука художника обнажила то, что так умело скрывал под благопристойной личиной "святой старец". Похоть, лживость, жажда власти и холодная низкая душонка,
– Вот опубликовать бы в прессе, - сказал Краснушкин.– Портрет нашего истинного владыки, думаю, имел бы успех. А?
– А что, и опубликуем, - засмеялся Сологубенко.– Мы не робкого десятка.
Поезд отправился в рейс и об этом разговоре Краснушкин как-то забыл. Он вспомнил о нем, когда однажды Сологубенко развернул журнал, и на развороте на мелованной бумаге Краснушкин увидел известный ему рисунок.
– Ну, заварили кашу, - проговорил Краснушкин, - теперь держись "гнева всевышнего".
– Э... бог не выдаст, черт не съест, - махнул рукой художник.
Это было накануне рейса в Пружаны. И вот сейчас Краснушкин, вспоминая всю эту историю, с тревогой ждал возвращения в Петроград.
Когда поезд подошел к Брест-Литовску, Варя поспешила в гвардейский штаб. От Кочаровского-сына ей удалось узнать место пребывания тяжелого дивизиона. С ликующим, счастливым лицом она возвратилась в купе к Краснушкину.
– Едем в Пружаны!– закричала она.
– Что с вами, милая коллега? Что вас ждет в этом маленьком и скверном городишке?
– Любовь моя, счастье мое, радость моя!
– Огосподи! Это значит - Сережа.
– Ага. Они в Пружанах. И мы их увидим. Кочаровский обещал сообщить туда. Я так соскучилась, так изволновалась, что, верно, не доживу до этого дня. Поклянитесь, что отпустите меня на целый день. Ну, Иван Павлович, милый... Мне так нужно...
Когда поезд остановился на грязной, забитой народом станции, Варя, встав на подножку, с трудом увидела мужа. Расталкивая толпу, Звонарев спешил к Варе. Она видела похудевшее, загоревшее до черноты родное лицо. Оно стремительно приближалось.
– Варенька, - услышала она родной голос, - что же ты плачешь?..
Батарея стояла недалеко от города в небольшом, но живописном лесочке. Ранняя осень только коснулась своей рукой верхушек деревьев, как по головепозолотила. кое-где на выбор, прихотливо, как капризная женщина, поцеловала то клен, то осину, и те вспыхнули живым огнем, ярко-пунцовым румянцем от гордости и счастья. Стоят и красуются среди еще буйной зелени первые избранницы осени, нарядные и гордые в своем новом, ярком уборе.
– Как хорошо, Сережа, какое чудо все-таки осень!– вздохнув всей грудью, проговорила Варя.– И воздух необыкновенный какой-то, свежий, но полный новых запахов: и палого листа, и поздних цветов, и увядающей травы, а быть может, и грбов. Будто настоен на осени. Удивительно хорошо. Правда?
– Прелесть...
Звонарев присел на траву, потом лег навзничь, подложив руки под голову.
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса...
тихо и как-то по-особенному проникновенно сказал он. Варя подошла к нему поближе, остановилась у березы, обняла ее, прислонившись щекой к бело-серому стволу. И так же тихо и немного грустно добавила: