Смирновы. Водочный бизнес русских купцов
Шрифт:
– Да не для охотников, а «Охотничьей»!
– А что она из себя?
– Водка – наивкуснейшая! Благородная ее горечь способствует аппетиту! Она позволяет мозгу очиститься, а русской храбрости – взыграть. Охотник – храбрейшее из живых существ, он всегда рискует, он – один на один с дикой природой!
– Ах ты, ух ты! А это что за «Ерофеич»? Кто таков?
А как батюшка про «Ерофеича» говорил!
– Вот послушайте, господин хороший, стишок сперва:
Пил детина «Ерофеич»,
Плакал
Хоть бы раз «Иван Мосеич»
Кто меня назвал!
Прочтет и спросит:
– А кто написал? Ага, не знаете? Некрасов!
– Ну и что, Некрасов? А водка-то при чем?
И если видит батюшка интерес в глазах, то так расскажет про «Ерофеича», что слюнки потекут! Что «Ерофеич» наш заборист, что в его рецепте десятки трав, включая пустырник, горькую полынь, чабрец.
Что закусить рюмку «Ерофеича» лучше соленьями, а действие, которое производит он на неподготовленный ум, ни с чем не сравнить!
Хочется излить свою душу случайному встречному и как бы получить от него избавление от всех грехов.
– А я люблю шартрез! – скажет какой-нибудь упрямый купчишка в сапогах бутылками, играя на публику или на купецкую свою половину в парижском тысячном наряде, в котором она как новогодняя елка.
Что мне, мол, такому богатому и видному, в Карлсбаде40 пузо гревшему, ваша водка!
– А и на здоровье! – ответит батюшка. – Да только для меня он, извините, мерзостен чрезвычайно, так как произведен он неправильно и крепость в нем снижена. Сорок градусов – это правильно, это и Дмитрий Иванович Менделеев вам подтвердит, господин хороший!
– А что мне ваш Менделеев, я и сам с усам! – упрямится посетитель.
– Это французам двадцать градусов подавай, а у нас страна холодная, организм другой. Нам, русским, их бенедиктины жидки только во вред!
– Ну, пил я бенедиктин, и что?
– Понравилось?
– Да нет, гадость!
– А потому и гадость, что низкий градус!
А русская водка, говаривал батюшка, любой бенедиктин41 заткнет за пояс. Потому что имеет удивительную природу. Она способствует сближению людей. Она раскрепощает в человеке одно только лучшее, а худшее запирает на замок. Лучшие свойства русской души раскрывает водка, если ее пить умеренно: общительность, любвеобильность, мягкосердечие.
А злоба просыпается только от нечистого, поддельного продукта.
Тогда в человеке просыпается дьявол, и этот дьявол тянет его в соблазны, в грязь и похоть.
Но от чистой «смирновской» и легчайшего раздражения не будет!
– Ладно, уговорил речистый! – скажет купчишка под смех собравшихся. – Налейте-ка мне на пятак!
И – хлопнет стакан, не поморщившись. А батюшка его – на смех:
– Кто ж так пьет-то? Водка имеет вкус особенный, не всякому открывающийся. Надо покатать ее во рту, как серебряный бубенец! Чистота души русской – вся в ней. Сивушный, кислый шнапс42, виски того вкуса не имеют. Но как продукту, сделанному с любовью, не разбудить и в вас ответную любовь?
Нет, мой батюшка был настоящий поэт!
А еще мы брали
Человек попробует нашей водки, закусит и признается:
– Да вы просто змей-искуситель, господин винзаводчик! Больше никакого бенедиктина! И всем отсоветую. Как, вы говорите, про «Ерофеича» стишок? Маша, запомни, я своим расскажу!..
Еще меня поражало, что батюшка как-то иронично относился к своей славе.
Она, конечно, в наградах – будь то его произведения или их автор. Она была, разумеется, в официальных званиях и высочайшем признании.
Но как же назвать явление, когда имя человека становится нарицательным или, если выразиться витиеватее, когда имя вроде бы еще принадлежит человеку, но уже существует независимо от него?
Вот что выпало моему дорогому батюшке Петру Арсеньевичу Смирнову.
О нем рассказывали легенды и сочиняли анекдоты. Про него сочинили, что когда-то, когда он был еще приказчиком в магазине, от некой барыни за услуги он получил в подарок лотерейный билет. А билет возьми и выиграй огромную сумму – 200 000 рублей!
Барыня, узнав об этом, хотела забрать билет назад, но Петр Арсеньевич билет ей не отдал, а вложил в прибыльное дело, с чего и начали расти его капиталы. А барыня угодила в сумасшедший дом…
Когда я спрашивал батюшку, правда ли про билет, он только иронично усмехался. Он-то знал, как было на самом деле.
Батюшка становился героем или участником и других историй, никогда не имевших места в жизни.
В фешенебельных салонах и гостиных обязательно отыскивался господин, который полушепотом-полунамеком извещал, что лично знаком с Петром Арсеньевичем и именно с ним Петр Арсеньевич обсуждает свои новые замыслы.
Говорили даже, что в богатырские царские сапоги – о, то были сапоги особого кроя! – государь припрятывает не что-нибудь, а полуштоф43 «смирновской».
Ну а пресса? Конечно, пресса играла свою роль – как положительную, так и отрицательную, когда разносила по свету небылицы о нем, а затем и о его сыновьях.
Но сломить этого «колосса» могли только обстоятельства, не зависящие от него самого. В любых условиях он продолжал работать, дерзать, творить.
Нет, недаром Петр Арсеньевич называл свои напитки «произведениями». Как истинный художник, которому небезразлично обрамление холста, Петр Арсеньевич считал, что посуда, в которую разливают вина, должна иметь особый, неповторимый облик.
Батюшка мой, как я уже говорил, был из крепостных крестьян помещиков Ярославской губернии. Свои «университеты» он прошел, работая с семи лет мальчиком на побегушках в ренсковом погребе своего дяди, Ивана Смирнова, на Варварке.
Потом батюшка был половым44 и приказчиком у своего отца, Арсения Алексеевича. Когда подрос, начал свое дело.
Вот и вся учеба.
…У смирновских посуд был весьма необыкновенный, порой причудливый вид. Горькая водка «Сибирская», к примеру, продавалась в сосудах в виде черного и белого медведей, посуда для «Северной» называлась «Карась» и была, пожалуй, похожа на карася; коньяки, ликеры продавались в графинах и кувшинах самых разных форм; бальзамы – в глиняных кувшинах.