Солнце больше солнца

Гергенрёдер Игорь Алексеевич

Его проняло до рыка - оторвал её от себя, ревнул:

– Раком!

Она скакнула к кровати, встала на ней на четвереньки, тут же согнула руки в локтях, разъехалась ими по постели, вздёргивая задик. "Ай, угодлива!" - отразило картину всё существо Маркела, который упёрся коленями в кровать позади Варвары, обжал руками её вёрткие ягодицы, пресекая их поигрывание, нанёс кабаний удар в её подставленную пухлогубую сладкоежку. Оба слаженно рванулись в неистово желанное, пережив каковое, переведя дух, легли навзничь отдыхающей парой.

Первой подала голос Варвара.

–

Хозяйка в кухне заслушалась, - прошептала, прыснув.

– Да ну!
– бормотнул Маркел.

– Тут-то ладно, - она хлопнула ладонью по постели, - любовь - это любовь! А за столом я про мою судьбу высказала...
– в шёпоте Варвары прорвалось беспокойное сожаление.

Он равнодушно ответил:

– Ей уж не до пересказов.

Помолчали. Она прошептала:

– Лизка и Ленка обижаются на тебя, что ты заарестовал Илью.

Он будто не услышал.

– Убили его?

– Расстреляла Чека, - проговорил Маркел в недовольстве вопросом.

– Лизка живёт с партейным секретарём, а он, чтоб это покрыть, поженил её с пареньком Сенькой Ушачёвым. А тому всего-то семнадцать лет, и слабина в нём. Лизка говорит - негоден, - поведала Варвара.

О замужестве Лизки, о хилости её юного мужа рассказал Маркелу Пастухов, однако о партийном секретаре словца не проронил.

– А Ленка с Атьковым, председателем ревкома, е...ся, - выразилась Варвара.
– У него жена, детей трое, и тоже, чтобы блядство с Ленкой покрыть, велел ей пойти за старика Фурсова, а он уж глухой.

Маркел и об этой свадьбе был осведомлён Пастуховым, опять же, умолчавшим, кому она понадобилась. Не забыл Авдей Степанович сказать и про Санечку - она уехала в Сорочинское к врачу, тот живёт с ней как с женой, власть врача уважает, и баба, слыхать, сытая, холеная. Варвара и тут колупнула секретик: врач пьющий, и, благодаря Санечке, самогонки у него - сколь душа запросит.

– У тебя ко всем трём зависть?
– Маркел куснул за душу лежащую подле любовницу.

– Теперь пусть они завидуют - меня ты вытеплил!
– прошептала она неподдельно радостно, потёрлась ногой о его ногу.
– Уж как Лизка с Ленкой хотели бы этого от тебя! не осмелятся - и мужья следят и хозяева.

– Ишь, страшно как...
– он лениво усмехнулся.

– А то нет?!
– вскинулась она.
– Сейчас их кормят под завязку! Лизка говорила - её главному партейному из Сорочинского две бочки солонины привезли, на санях под парусиной. Да и так еды вдоволь у него, то же и у Атькова. А разозлись они на девок - пищи лишат: глодай ремень.

Маркел не сомневался, что партийный секретарь и председатель ревкома не считают лишними и дары лесничего.

– Ты-то со своим Колькой чем жива?
– спросил из любопытства.

– На кислой капусте сидим, картошку почти доели, но кожуру сберегали - хлеб с ней и с корой пеку. Спасает то, что Николай - рыбак, леща принесёт, краснопёрок. А мясо-то забыли, когда видели.
– Она повернула голову к Маркелу, поцеловала его в плечо: - Спасибо тебе за обед!

Он сказал шёпотом:

– Тут к Потаповне дочь приходила, говорит - свежую могилу кто-то разрыл...

–

И я слыхала. Не надо сейчас про это говорить... когда раньше мы любились с тобой, о таком не слыхано было.
– Варвара, прижимаясь к нему, прошептала в самое его ухо: - Скажи мне слово ласковое...

– Преступность во многих сидит, безумство развелось. Детей едят, но это я пресеку, - сказал он тоном повелителя.

Она, целуя его в шею, взяла рукой его руку, прижала к своему паху. Маркел скребнул её лобок в редкой шёрстке.

– Не рожала?

– Выкидыши у меня, - чуть слышно сказала Варвара.

– Что Колька на это?

– Говорит: если б теперь да ребёнок - было бы хужее.

– Ага - "хужее"! Родное его слово, - вспомнив, усмехнулся Маркел.

Она прошептала жалобно:

– Мне уж идти надо...
– и вдруг сорвалась в страстную мольбу: - Давай ещё раз!

Он приподнялся, она ловко подлезла под него, устраиваясь, подсунула руку под пах нетерпеливо налегавшего, сжала то, что надо, выдохнула:

– Не тычь, я сама впихну...

Придя к нему спустя день, приходила украдкой от мужа и потом.

47

Мороз февраля 1921 года придавал звонкость превратившемуся в камень снегу дороги, которая уходила за горизонт. В рыхлом же снегу по обочинам темнели окоченевшие тела тех, в ком избылись остатки тепла без подкормки - шёл ли человек домой с куском где-то раздобытого съестного или, в надежде отыскать его, уходил от дома. Коммунисты, победители в Гражданской войне, гнали страну по дороге, забирая пищу у тех, кто кормил себя и других, и отдавали избранным.

ЧК и милиция с крыш вагонов, с тормозных площадок снимали вёзших хоть какой-то харч, таких называли мешочниками, их стреляли.

Люди власти упивались ею, им всё было её мало, и они отнимали у остальных всяческую власть - над своим ли жильём, над вещами в жилье, над устройством своей жизни. Стук сапог людей власти определял жизненный ритм. Тьмы и тьмы босых ступали неслышно.

Неделяев, на время сменив сапоги на валенки, шёл с лесничим Борисовым и его помощником по февральскому насту вглубь леса, чтобы заполучить у природы очередной отрезок жизни, полной радостной сытости. Серое тихое студёное утро с замершими деревьями, чьи ветви приодел поверху снег, глядело на троих невозмутимо отчуждённо. Промелькнула вверх по стволу белка, позванивали голоса птиц, поскрипывал плотный наст под идущими, которым виделась вокруг беззаботная незащищённость.

Давеча лесничий сказал Маркелу: помощник отвёз в лес одну из молодых осин, спиленных поздней осенью и сложенных в сарае. Осину поставил в наклон, прислонив верхушку к берёзе, рядом набросал веток от сосенок. Юные сосновые веточки, кора осины - самое вкусное для лосей зимой.

Помощник лесничего, сутулый, пожилой, но ещё сильный мужик, на шаг обогнав спутников, показал рукой:

– Вон подлесок начинается - там угощение. Должно, место не пусто.

– Подлеском нам подходить незаметнее, - не преминул показать догадливость Неделяев.