Соловей мой, соловей
Шрифт:
Машин старый инструктор по стрельбе, курносый и краснолицый герр Мутт, рекомендовал для улучшения результата представлять в центре мишени объект своей неприязни или ненависти. Маша много раз мысленно так стреляла в банку черных лакричных леденцов. Маме они очень нравились, она пыталась и Машу ими побаловать, но она, тогда еще ребенок, даже разрыдалась от ужасного вкуса. Ей казалось - ничего гаже она еще в жизни во рту не держала.
– Я отстрелялся, - сказал папа, подходя и кладя ей руку на плечо.
– Пойдем наверх, дочка, или ты еще не наигралась?
– Еще пару раундов, - попросила
– Ты иди, я сама управлюсь. Закажи мне лимонаду, пожалуйста, и пирожное заварное. Или два.
– Целую вазочку?
– спросил папа, смеясь.
– Ага.
Маша перезарядила револьверы.
Закрыла глаза, сосредоточилась. Открыла, представила по центру средней мишени медальные, резные черты Андрея Михайловича - темные глаза под прямыми бровями, высокие скулы, крупный подбородок. И вдруг не смогла нажать на курок, испугалась до дрожи, опустила оружие, чуть не разревелась. Все настроение стрелять пропало.
"Это потому, что человека нельзя представлять вместо мишени, - поняла она.
– Любого, даже ужасно неприятного, и тем более того, кто перед тобой никак не провинился."
Но разряжать револьверы она не любила, поэтому снова закрыла глаза, нарисовала перед свои мысленным взором большого, с ладонь, медведя из черной лакрицы, прицелилась и уложила восемь пуль с обеих рук прямо в его мерзопакостное сладкое брюхо, в центр мишени.
– Папа, - спросила Маша, запивая ситром второе пирожное.
– Папа, а ты бывал в летуме? В мире за воронкой?
Папа поставил на стол чашку кофе, вздохнул, огладил короткую бороду.
– Да, дочка, - сказал он медленно.
– Я бывал. Дважды.
– Расскажи, пожалуйста!
– попросила Маша. Ей всегда было про летум очень интересно, а сегодня вдвойне - как будто теперь она становилась взрослой и была готова принять все свое наследие, человеческое и то, особое.
– Да нечего особенно рассказывать, Маша. Не было ни приключений, ни геройств. Только страх, холод, жажда и la folie d'^etre. Живым не место в мире мертвых, дочка. Даже нам, тем, кто по причуде древней магии в крови на это способен. Летум - мир оживших чудовищ и существ, абсолютно чуждых человеческой логике и нашему плану бытия. Это долина смертной тени, Маша. И тень там всем владеет.
Папа наклонился к Маше и очень серьезно посмотрел в ее светло-карие глаза своими темно-карими.
– Мы все неизбежно уйдем туда, все спустимся в эту долину. Своим чередом. Ты оттуда и вышла ровно восемнадцать лет назад, дочка. Душа бессмертна и ныряет между мирами, как челнок на ткацком станке. Но тело - смертно и хрупко. Летум затягивает его в себя, стягивает, ловит, как паук - неосторожную муху. А что паук с мухой делает?
– Кровь пьет, - прошептала Маша. Папа кивнул.
– А если кто погибнет в летуме - что с ними будет?
– спросила Маша.
Папа вздохнул, отпил уже остывший кофе. Поморщился, жестом подозвал официанта, тот примчался с кофейником. Поблагодарил, дождался, пока тот отойдет.
– Я сам много об этом думал, Маша. Должен признаться, что не знаю. Но вариантов всего два - либо все будет плохо, либо будет очень плохо. Человек погибает в летуме - и либо уходит
Маша задумчиво взяла из вазочки еще одно пирожное, откусила.
– Кушай, Машенька, четвертое пирожное, и прибавь уже в весе, что ли, а то все думают, что мы тебя вообще не кормим, - улыбнулся папа.
– Что тебе еще рассказать? Какие семейные тайны и предания? Про то, как я в летуме разговаривал с огромной отрубленной головой богатыря, как в "Руслане и Людмиле", или про то, как Ленмиха в юности чуть было не сбежала из дому с молодым офицером с вот такими усами?
– О!
– обрадовалась Маша.
– Какой непростой выбор!
– Когда я был еще очень юн и горяч, но уже зачислен в училище коммерции, - задумчиво сказал папа, - я вернулся на лето домой. И дядя мой собрал всё молодое поколение нашей семьи - братьев, племянниц, всех, кто мог видеть летум. Устроил нам тайные курсы под видом пикника - мы переправлялись на лодках через Иван-Озеро, на берегу пледы раскидывали на английский манер, и слушали старших. Дядя Станислав из Польши специально приезжал - он был воином, стрелял с двух рук, как и ты умеешь, еще рубился двумя шашками. У него был в армии особый статус какой-то, он много ходил по смертным мирам, оказывал услуги знающим людям. Нам рассказывал про устройство летума, про опасности, про навыки выживания, если уж за каким-то чертом туда полез, про разницу в течении времени. Ну, вас мы в продолжение традиции тоже как-то собирали у Вериных родителей в деревне, помнишь?
Маша пожала плечами. Ей тогда было лет четырнадцать, она только что перенесла затяжную ангину и помнила из той недели мало что. Что нельзя пить воду, есть еду и проливать кровь. Еще помнила красивые голубые глаза кузена Алексея из Москвы. И ухмылки и насмешки двух его дородных, мордастых сестер, у которых груди в тринадцать лет уже были - каждая с дыньку, а Маша тогда была еще совсем мала ростом и худа, как заморыш.
– Ну, я тоже тогда по юности мало что запомнил, другие интересы были, - сказал папа, - А вот в Англии, Андрей говорит, есть даже школы специальные - молодые люди там и обычным предметам обучаются, и всяким премудростям летума.
Маша поджала губы. Андрей-Андрей, у всех на уме только лондонский гость, все разговоры к нему сводятся. Папа посмотрел на часы.
– Пора возвращаться, у меня сегодня много дел. Ты собираешься с Верой в музей сегодня?
– Нет, - сказала Маша. Очередная возможность провести время в обществе пресловутого Андрея ее совсем не манила.
– Я ей сказала без меня отправляться. Меня интересная книжка ждет. Я успею еще. Не люблю, когда толпа большая.
– Чего ты будто оправдываешься?
– улыбнулся папа.
– Твой день рождения, как хочешь, так его и проводи. Хочешь - танцуй польку вокруг Александрийского столпа весь день, хочешь - спать ложись до вечера.