Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

‹1957›

* * *

Море, спаси меня, я тону! Горечь былых поцелуев и ласк Рот заливает, и волны ее Плотно смыкаются над головой. Руки застряли в сетях ожиданья, Воспоминанья сквозь пальцы струятся Легким и призрачным, белым песком. Кто мне соломинку с берега кинет?… Море, иду к тебе! Чтобы щека, Если и будет опять солона — Только от пены горячей твоей! Если вскричу, — значит, ветер в лицо Больно ударил меня кулаком! А затоскую под вечер с тобою — Лишь оттого, что увижу закат, Тяжкую смерть одинокого солнца… Море, спаси меня! Ты одно — Больше любви, необъятней тоски, Пламенней ласки. К тебе я бегу, С криком бросаюсь в зеленые волны — Море, спаси меня, я тону! Дай

покачаться в твоей колыбели, Чтобы, как прежде, стал твердой землей Берег, изъеденный памятью сердца!..

‹1961›

* * *

Я горе выкричать могу корявой сливе. К ее стволу, что в ранах весь, припав. И ветви склонятся в слезах тяжелых синих. Пока я выплачусь, замрут, меня обняв. Могу зарыться с головой в седые травы, Иль в рожь зеленую, что зреет на ветру, И маки добрые спасительной отравой Поделятся, и я забвенье обрету. Но против взгляда твоего нет слез, нет стона. Пчеле, что бьется о стекло, — как быть? А мне как быть? Я улыбаюсь непреклонно, Ну трудно ли, скажи, тебя любить?

‹1963›

* * *

Отлив житейский отступает в пене, Цепляясь за песок корявыми корнями. На берегу — остатки отступленья, Обычный сор, оставленный волнами. В осколках чешуи и в пряже рыжей пены, Как солнце в облаках — без блеска и без зноя, — Кусочек янтаря лежит — один, бесценный. Кусочек янтаря — сокровище морское. О детство!.. Ты, смола, застывшая в узоре Еловых игл… Какими долгими веками Должно было тебя давить и мучить море, Чтоб нежность леса превратилась в камень. Сомкнулся круг. Волнами свет струится: В песке тоска нетронутости стынет. И берег ждет того, кто должен появиться. И ждет янтарь того, кто вновь его подымет.

‹1963›

* * *

Знакомый, Прости меня, когда не подаю руку. Моя ладонь лежит На пугливой шее оленя, Лаская, хочет унять его дрожь, Ведь оленю в городе страшно. Не обижайся, Если обхожу тебя на улице: Твои ноги могут нечаянно растоптать желтое племя лисичек, — Грибы ходят за мной, Как нанизанный на веревочку детский сад. Не сердись, Если не слышу твоих слов, Это голубые колокольчики Назвонили мне полные уши Радостями и горестями рощ. А круглые щеки хлопушки лопнут, Если она не выболтает Всех сплетен соснового бора… Хлопушка в бору — важная особа. Не смотри на меня удивленно, знакомый, И еще раз прости — Я слишком часто забываю, Что все, кто ходит за мной следом, Не видны глазам города, И ты меня вовсе не знаешь, Знакомый…

‹1968›

СОЗВЕЗДИЕ ГОНЧИХ ПСОВ

Душная слабость, тяжелое тело безвольно. Вижу сквозь веки отблеск ушедшей грозы. Гончие Псы, созвездье мое роковое, Слышите мой молчаливый далекий призыв? Стиснуло горло, мне сладко бездумье немое. Сон пересилил, устала я звать и звать. Гончие Псы, не давайте мне сна и покоя — Кровь мою будет ленивую скоро земля лакать. В теплую землю вросла, оторвите скорее! Вместе наш путь — через ночь — на рассвет. Веки открыла, гляжу — высота пламенеет, Гончие Псы, это ваш милосердный и яростный свет.

‹1970›

ГЛЕБ ГОРБОВСКИЙ^{168}

(Род. в 1931 г.)

* * *

Не плачь ты, осень, безутешно, как перед злом, перед бедой, — я знаю, ты бываешь нежной и золотой, и золотой. Пустынны голые долины, ни стебелька, ни колоска… Лишь отголосок журавлиный издалека, издалека. Твоих волос коснулся ветер, упали тени на лицо. Но все еще на зорьке светит твое кольцо, мое кольцо… Мелькают дни, выходят сроки, и мы внезапно узнаем, как трудно в осень одиноким, но мы вдвоем, но мы вдвоем… Листок последний на березе… Выходит лето из игры. Последний луч бросает в осень из-за горы, из-за горы… Сил не хватает для улыбки. Возьму у дождика струну, сыграю что-нибудь на скрипке про ту весну, про ту весну…

СТАРАЯ

ПЛАСТИНКА

Вращался диск, и голос вкрадчивый был как засушенный цветок. Плыла мелодия прозрачная, не потревожив городок. Был вечер теплый перед осенью, и голос был- под стать ему… Вращалось певчее колесико в старинной песне, как в дыму. А шум иглы — дыханье сиплое крылатых лет… И вспомнил я: так пела женщина красивая — тревога давняя моя. Еще в войну, в каком-то сборище, где был у взрослых патефон, ее услышал я, и ноюще рванулось сердце ей вдогон! Ах, эти грезы! Не нелепо ли? Восторга сколько! Все в песок… Наверно, женщины и не было, а был всего лишь голосок — мечта, украшенная звуками… Но ведь была! И сквозь судьбу еще не раз меня аукала, звала с дороги на тропу. …Вращался диск, печаль раскручивал, и голос бился, как слепой, над той рекой, над той излучиной, где мы не свиделись с тобой…

РУБЕЖИ

Беспристрастно, как птица с вершины полета, без добра или худа, без правды и лжи я гляжу на бегущие в рвах и болотах, на шуршащие в скалах ничьи рубежи. Зеленеют солдаты. Торжественно мокнут. Полосатый шлагбаум ложится на путь… А в ничейном кустарнике птицы не молкнут, всепланетные песни терзают им грудь. Вечереют солдаты… Торжественны лица. Я гляжу беспристрастней, чем каменный пик. А земля, будто в трещинах, в этих границах, подо мною, растущим к звезде напрямик! Собираю глазами наземные краски, запираю себя на амбарный замок… И срываюсь! И бьюсь! Не могу беспристрастно… И на русскую землю валюсь, как щенок. Обнимаю корявую старую вербу, поднимаю над полем себя, как свечу… И в стальную, пшеничную, кровную — верю! И вовек никому отдавать не хочу.

ИСХАК МАШБАШ^{169}

(Род. в 1931 г.)

С адыгейского

САМШИТОВАЯ ТРУБКА

Самшитовая трубка, ты поведай О думе своей тысячелетней, Поведай о сраженьях и победах, О первой радости и о беде последней. Скажи, с кем разделила ты разлуку, Улыбку чью и чей изгнанья стыд? Ты расскажи о той стреле из лука, Что до сих пор в истории летит. О топоре, о ложке расскажи, О первом колесе, бегущем и поныне, Скажи о простодушии и лжи, И о слезе — как роднике в пустыне. Самшитовая трубка, песнь моя, Все расскажи не ложными словами. Хочу узнать, хочу услышать я, Как ты курилась сладкими дымами В минуты и веселья и удач. А иногда была пустой — хоть плачь! Поведай о могилах наших предков, Лежащих в перекрестье горных троп. О трудной человеческой работе, О человеке, чей огромный лоб Вместил в себя вселенские заботы. Поведай мне о воинах погибших, О мире, совершенства не достигшем, Но рвущемся ежесекундно ввысь — Как твой дымок, как жесткий лист травы, Самшитовая трубка, разве нам — Потомкам, — разве нам легко бывает? Порою нас неправда убивает, А сами преграждаем путь смертям. Самшитовая трубка, песнь моя, Ты не грусти. Ведь мир вокруг прекрасен. Он труден, мир, порою он неясен. По что сравнить с отрадой бытия!

‹1964›

ТАЙСТО СУММАНЕН^{170}

(Род. в 1931 г.)

С финского

СОН

Сегодня мне припомнилось сполна То, что недавно видел я во сне: Картину под названием «Война» Я будто бы пишу на полотне. Пишу не мертвых в зелени травы, Не танк, молчащий, как железный склеп, А только руки будущей вдовы И на столе пайковый серый хлеб. И за движеньем бережным ножа, Что делит этот хлеб на четверых, Следят ее детишки не дыша, И даже самый меньшенький притих. Сидит он в люльке и глядит на мать. Еще не ходит, хил, большеголов. «Хлеб, хлеба!» — не устал он повторять И больше никаких не знает слов. Проснулся я. Снежок лучисто-бел, Прозрачная, нетронутая тишь, — Лишь паровоз далеко прогудел, Спит сладким сном румяный мой малыш. Зима и солнце искрятся в окне, Сугробов розоватая гряда. Мой мальчик спит… И даже пусть во сне Войны он не увидит никогда.