Степан Разин
Шрифт:
Пока плотники разбирали негодные строения и строили из них такие, какие хотел я, мы с дедом Никифором прошлись по ближнему лесу, что начинался, практически, за дорогой, лишь немного прореженный порубками сухостоя на дрова.
— А ведь запрещено рубить лес, сказал я. Вот свежие пни. Этого года. Видел боярин Морозов?
— Э-э-э… Так не его это вотчина, паря! Не Морозов распоряжается лесом. Морозов кто? Царскому сыну нанька, да напарник государю для охотной забавы. А хозяин здесь Никита Иванович, царёв брат. Уже три года как Иван Романович умер, царство ему небесное. А
— Убоиной промышляют? — усмехнулся я. — То не моё дело, дядя. Я казак. Мне до государевых дел нет резона. Так сказал…
— Воруюти, конечно, — вздохнул Никифор. — А кто не воруети? Не украдёти, не проживёти. Так ведь люди говоряти? А люди врати не станути!
Он так и сказал со всеми этими «ти». Забавно было слышать, но грустно. Народ жил слишком бедно. Это было видно по одёжке. Я в своём персидском наряде смотрелся, как павлин. Кланяться мне начинали метров с пятидесяти. Да-а-а…
В лесу Никифр нашёл медвежьи следы, и мы немного по ним прошлись. С нами пошли с десяток моих казаков и четверо загонщиков Никифора. Но мне, честно говоря, и с такой армией было срашновато. Медвежьи следы были слишком огромные.
— Может, ну его, этого медведя? — спросил я.
— Ха-ха! Не боись, паря! Он от такой оравы бежит без оглядки. Видишь, шаг какой? Мы сейчас не на охоте. Специально пужаем зверя, чтобы убёг подале. Лося брать будем, как царь приедет. А медведь нам тута не надобен. Злой медведь ноне. Вот и гоним его. А заодно лосячьи следы смотрим.
— Ага, — сказал я и пошутил. — После трёх дней охоты лось сказал охотнику: «Всё! Не могу больше пить! Лучше пристрели меня!»
Никифор остановился, посмотрел на меня, нахмурив лоб, а потом лицо его разошлось улыбкой, и он засмеялся, да так, что согнулся и присел на полусогнутые!
— Ха-ха-ха-ха! — смеялся он. — Ну, ты, паря, и сказанул! Лось с охотником пил! Ха-ха-ха! Такого же не бывает!
— Почему не бывает? — спросил я. — А ты пробовал лосю наливать?
Никифор изумлённо посмотрел на меня, сквозь вытекающие из глаз слёзы.
— Не пробовал, — проговорил он.
— А вот ты попробуй. Знаешь, как они брагу любят!
— Откель знаешь? — спросил Никифор.
— Знаю, — пожал плечами я. — Попробуй. Поймай лося и налей ему браги из забродивших яблок. Увидишь.
— Хм! — Посерьёзнел «охотовед». — Что мухоморы лоси едят перед гоном, то правда. У них моча становится от того пахучей. А яблоки. Падалицу он любит.
— Ну, вот!
Глава 19
Разогнав медведей и попутно забив из самострела с подхода не очень крупного лося-двухлетку, что ходят группами по шесть-семь особей, мы вернулись в усадьбу. Лес, процентов на шестьдесят состоял из ели, процентов на десять из сосны. Остальное — дуб, берёза, ольха, липа, клён, осина, рябина. Липы заметил много срубленной.
— Варварство, — подумалось мне. Я спросил:
— Почто липу рубят? Мёд
— Да, как не рубить? Лыко на лапти, рогожи. Одному человеку в год до сорока лаптей надоть. Из дерева режут игрушки, посуду и другую хозяйственную утварь. Лёгкое дерево у липы. Мёда много не съешь, а утварь с игрушками можно продать. «В избу — вороном, из избы — белым лебедем». Знаешь, что это такое?
Я мотнул головой.
— Липовое полено. Его лутошкой зовут. А липы много на том берегу, за пашней. Там липу рубить нельзя.
Я вздохнул, глядя на подвешенную к берёзе колоду.
— Вот тебе и борть[1]. Кто я такой, чтобы навязывать людям, пытающимся выжить любой ценой, какие-то правила? — подумал я. — Их и так есть кому «править». А мне бы самому выжить! Хе-хе… А пасеку надо поставить. Или как тут говорят — «пчельник». Значит есть уже пасеки, а не висящие на деревьях колоды.
— Есть «пчельники» в селе? — спросил я.
— А как же! Есть! У Потапа Лапотника пять колод стоит на том берегу на посеке.
— Пасека от слова «посека» произошло? — подумал я. — Секли лес и ставили ульи! Наверное!
Я не знал, как управляться с пчёлами, но видел, как устроены пчелиные домики. Родственники держали пчёл. Сразу по возвращении из леса я набросал эскиз разборного улика и пошёл советоваться с Никифором. Тот некоторое время рассматривал рисунки, хмурился и вообще играл лицом движение мысли, а потом сказал:
— Да ты, паря, мастак изображати. Это — пчелиный дом? Правильно? Но не их обычной простой колоды, а сколоченная из досок? Домовина пчелиная? Мудрёно! И зачем такая? Не станут там пчёлы селиться. Пчёлки не ддуры, привыкли в живом дереве жити. В таком ящике жити не станут.
— Ты, деда, скажи мне, кому заказ можно сделать?
— Короб такой смастерити? Да кому хошь! В любую избу стукни и спроси. За деньгу сработают.
— Пошли вместе спросим?!
— Пошли вместе спросим, — согласился Никифор.
Заказ на десять пчелиных домиков из липы обошёлся мне в три деньги. Почему из липы? Да, потому, что у мастеров «щепного промысла» липовых просушенных колод на зиму было заготовлено горы. Зимой ведь, в основном, и режут из дерева.
Днём стояли плюсовые до десяти градусов температуры и пчёлы ещё летали. Почему я о них и задумался. Но переселять пчёл на зиму я не собирался. А улики зачем? А чтобы было! Пришла мысль, есть возможность её реализовать, — надо делать. Весной не до того будет. Пчёлы, я помнил, роятся в конце мая, а перед посевной крестьянам дела до моих досочек не станет. А за зиму и соберём улики, и переделаем, ежели что не так соберём.
Кое-где в обновлённых избах поставили печи, типа тандыров. Сплели высокие корзины с узким «горлом», и несколько раз обмазали их глиной, перемешанной с песком, рубленной соломой и кизяком.
На правом берегу за прудом лежали земли с супесью. Вот из неё мы лепили первые слои тандыра. В следующие слои мы добавляли глины чуть больше, чем в предыдущий. Шамотной глины не имелось, приходилось выкручиваться. Лично я не надеялся, что тандыры доживут до конца зимы, но к тому времени мы ещё что-нибудь придумаем.