Степан Разин

Шелест Михаил Васильевич

— Тысяча? — спросил царь Морозова.

Тот пожал плечами, но промолчал.

— Не нужна тебе пока тысяча сабель. Их здесь трудно удержать в повиновении. Мы так наладим трафик, что караваны станут приплывать в Москву каждый месяц. Только надо правильные корабли для них собрать и пушками оснастить. Чтобы не боялись воров и ушкуйников. Позволишь попробовать, государь?

— Корабль построить? — удивился царь и посмотрел на Морозова.

— Просим мы голландцев корабль построить, — сказал тот. — Мастеров ждём уже два

года.

— Позволь тут маленький построить? По другим канонам. Как в Персии строят. Для царевича твоего Алёшки игрушкой будет. Из липы быстро соберём. Тут я у селян много липы заготовлено на ложки-поварёшки, а мы из них корабль построим. Какая им разница, что зимой робить? Ложки, или корабль?

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Салтыков. — А он мне нравится, твой крестник, Борис Иванович!

— А вот ты мне нет, — подумал я, и скользнул взглядом чуть выше глаз Салтыкова, без эмоций, не улыбаясь, остановившись на Морозове.

— Мне нравится, то, что он придумал, — сказал Михаил Фёдорович. — Только с персидскими товарами надо думать. Товар товару рознь. Что они привезут?

— Что персы возят, то и они привезут, — пожал плечами Салтыков.

— Поставить хочу конский завод. Для себя. Аргамаков завезти да случить со здешними. Разрешишь ли, государь?

— Пастбищ тут нет и покосы маловаты. Думали мы о том, да, Борис Иванович. Мыслили хозяйство дворцовое построить. Чтобы Дворцовую казну пополнять. Стол в основном. Да людей не можем собрать.

— И деньги, — пробурчал Морозов.

— Дайте нам торговлю с персами, и мы построим тут то, что будет любо для твоей казны, государь. На реке построим запруды, шлюзы, мельницы для помола муки, пилки досок. Из тех досок станем собирать корабли.

— Мельницу для пилки досок? — заинтересовался Морозов. — Как у немцев?

Он обернулся к царю.

— Помнишь, я сказывал тебе про такую?

Царь кивнул.

— А ты можешь?

— Я видел такие.

— И собрать сможешь?

— Попробую, — скромно пожал плечами я, делая всё, чтобы мне отдали Измайлово хотя бы лет на пять.

— Пусть его, а, государь? Мы тут такое хозяйство заведём. И крестьян сгоним. Дадим семена. Пусть тут лес валят, пилят, корабли строят, растят хлеба и гречу. Всё, как мы хотели.

— Казаки пахать не станут, — предупредил я. — Строить крепость будут. Пахать, сеять — нет.

— И не заставляет никто, — отмахнулся Морозов. — Сказано же: «крестьян пригоним». Надо! Надо, государь, ловить беглых бессрочно. Вон, хоть на том же Дону… Сколько там беглых?!

— Не отдадут беглых казаки, — покрутил головой я. — С Дона выдачи нет!

— А у нас и сил нет, чтобы ту выдачу и розыск беглых требовать, — сказал Салтыков. — Вон, если только казакам поручить?

Я задумался? А что? Беглый беглому — рознь. Кого-то и за душегубство ловят. Организовать «охотников за головами»? Тоже ведь… Что охраняешь, то и имеешь. Знать кто в

розыске, найти, взять и к себе спрятать так, чтобы другие не нашли.

— А что? Дело дельное предлагает Борис Михайлович, — сказал я. — И сие дело должно быть тайным. Никто знать не должен, что казаки ищут беглых. А за поимку чтобы плотили.

— Тайным? А что? Дело говорит паря! — сказал Салтыков.

Мне вспомнилось, что Измайловской усадьбой управлял Тайный приказ[1], учреждённый царём Алексеем Михайловичем. При личном участии Алексея Михайловича канцелярия «путного ключника» следила за тем, чтобы «царская мысль и дела исполнялися все по его хотению, а бояре б и думные люди ни о чём не ведали»[2].

— Думские бояре все одно прознают про тайный приказ и так развопяться, что света белого не взвидим, — проговорил Михаил Фёдорович.

— С малого надо начать, — сказал я. — Раз мы сговариваемся о службе, то сей сговор станет тайным. Подписанный, он станет храниться не в посольском приказе, а у государя. Туда же я стану отсылать отчёты о проделанной работе: сколько и чего построено, сколько собрали и съели жита…

— Ему сколько лет? — спросил Салтыков Морозова.

— Четырнадцать стукнуло месяц назад, — сказал боярин.

— Уже писаться в новики можно, — задумался Салтыков. — Грамотей, значит? Жито он, значит, считать станет! Ишь ты! Сможешь писать-то по-нашему?

— Пишу кое-как. Да ничего, Алексей научит. Я его виды писать-рисовать научу, а он меня русскому письму обучит. Я его виды писать-рисовать научу, а он меня русскому письму обучит. У нас ещё и считать не чего. Пока стану учитывать свои расходы, что в наше дело вкладывать стану.

— Наше дело? — удивился царь. — Какое это: «Наше дело»? Тут только моё дело может быть!

— Не скажи, государь, — покрутив головой проговорил я. — Тебе лучше заключить договор с казаками, как с иноземцами. Как ты с голландцами подписывал, или немцами. Зато ежели что случись, обидим ли кого, мы не твои подданные, а иноземцы. Кто такие? Были, но ушли в украину. С них и спрос, а не с тебя. Так с боярами легче будет ладить. Запишем меня и русским, и персидским именем. Запутаем так думных-то. Да и списывать деньги из казны на нужды наёмников, легче, чем на своих воинов. Свои всё стерпят, а наёмники могут обидеться.

Все трое взрослых и Алексей смотрели на меня выпучив глаза и молчали наверное минуты две, от того, как я смолк. Потом откашлялся царь, а за ним и Морозов с Салтыковым.

— Ох и наворотил твой крёстный сынок, Борис Иванович. Ох и наворотил. За три дня не объедешь. Я понял едва-ли всё, но то, что понял, — мне по нраву. Правильно. Не хочу, чтобы думные бояре знали про мои дела всё! Не верю я им! Доказала смута, что верить никому нельзя. Особенно ближним. Наёмникам ещё так-сяк верить можно, если платишь, а ближний круг предаёт сразу, если почует свою выгоду.