Степан Разин

Шелест Михаил Васильевич

— Понимаю.

— Всё, что симметрично, нам кажется красивым, потому что мы сами симметричны.

Я объяснял ему принципы симметрии ещё какое-то время, показывая, как рисовать горшок. Через час царевич с удовольствием разглядывал наше совместное творение, которое он считал своим. Нормально. Главное, чтобы все улыбались. Хе-хе…

* * *

[1] Борть — колода с пчелиной семьёй.

Глава 20

Пока мы с царевичем упражнялись в рисовании, перейдя от симметрии к понятиям объём

и перспектива, прошло два часа, и перед окнами избы послышался скрип полозьев и знакомые голоса. Голос Морозова спросил:

— Эта изба?!

— Так точно! — подтвердил по «уставному» перс, оставшийся, по моему распоряжению, перед баней «бдить».

Я вышел. На приподнятое над землёй, на высоту подклети, крыльцо.

— Заходите, гости дорогие, — махнул я обеими руками в направлении двери, что для меня срубили выше человеческого роста.

Тут я в этих острожных избушках, лоб несколько раз зашиб, и, со злости, приказал плотникам сделать дверные проёмы высотой в два метра. Что за глупости, делать низкие дверные проёмы?

На высоту проёмов государь сразу обратил внимание.

— Ты гляди, Иваныч, какие у него двери?! Широкие, высокие… Впору на лошади въехать.

— Да-а-а…

Все вошли.

— Чем это вы тут занимаетесь? — спросил царь, не удивляясь, что за столом сидит царевич, словно был уверен, что я его отведу к себе и чем-нибудь займу.

— Смотри, тятя, какой я кувшин нарисовал.

Царевич взял со стола картинку и развернул её «лицом» к отцу.

— Ух, ты! — удивился и восхитился царь. — Похож.

— А вот яблоко! — воодушевился Алексей.

— Ты, гляди! — обратился царь к Морозову. — Похоже!

С яблоком мы возились долго и я там много поправил. Да и как по-другому? Мне нужно было «зацепить» царевича. Заинтересовать. И, кажется, мне это удалось.

Потом я показал гостям рисунки «острова» в разных ракурсах и даже с видом сверху, уже, именно, как острова. То есть, так, как помнил его я. Была такая картинка-стенд на входе в музейный комплекс.

На картинке был изображена крепость, состоящая из одноэтажных зданий, поставленных прямоугольником. Линия, проведённая от западных ворота к восточным делила крепость на хозяйственную «левую» и дворцовую «правую» части. В дворцовой части, кроме крепостных стен, и, собственно, дворца, был нарисован сад, клумбы.

— Хм! — произнёс Морозов. — Ещё один дворец? А на что его содержать? Знаешь, сколько требуется средств, содержать Кремлёвский дворец?

— Сколько? — спросил я.

— Тысяча рублей в год! — с вызовом произнёс боярин Морозов.

— Да? — удивился я и покрутил головой. — Много во дворце нахлебников

— Дворец большой. Тут-то маленький. Хотя, охрана всё равно нужна. Ты хотел тут сотню казаков держать? Наша цена — по полтине в год, это пятьдесят рублей. И они сами себя обслужат и обеспечат. Крепость и всё хозяйство казаки построю на свои деньги, что останутся от беспошлинной торговли. Здесь всё время будет сторожить свежая сотня. Меняться станут, как караван из Персии придёт. Как тебе такое дело?

Я разговаривал с Морозовым, потому, что это он говорил со мной про казаков в Измайловском

городище. Государь сейчас просто стоял и молча разглядывал Измайловский остров.

— Хм! Пятьдесят рублей — не деньги для казны. А сотня не занятых промыслом воинов,готовых в любой час отбить нападение на Москву бунтовщиков, — дорогого стоят. Верно мыслю, государь Михаил Фёдорович?

— Цена разумная, только о беспошлинной торговле с Персией он сказал. Сие опасно. Пусть тогда в казну продают с малой ценой. А то, что останется, купцам.

— А какой тогда смысл в отсутствии пошлин? — спросил я, если ты цену низкую просишь? То на то и получится. Нет выгоды, а выгоды нет, не зачем везти в Москву. Проще продать в Астрахани. Проедят караванщики больше, чем заработаем.

— Хм! Разумен отрок! — сказал с изумлением в голосе и мотнул головой Морозов. — Цену на товар ломать не станем. Сразу отпишем в указе. Всё одно, такая купецкая грамота на год даётся.

— Не-е-е, — покрутил я головой. — Не годится. Если договариваться, то сразу лет на десять. Какой казакам резон строить здесь крепость за свои деньги, если казна вдруг не даст добро на торговлю? Мы же о вашей выгоде сейчас говорим, а где наша выгода? Жизнь у крестьян становится всё хуже и хуже. Кто-то бежит, а кто не хочет бежать — бунтуют. Недовольных много. Казаки могут не только кремлёвского бунта ждать, а и в других городах и весях струнить бунтовщиков.

— Опричное войско? — спросил вдруг, подняв от картинки голову, царь.

Он смотрел на меня настороженно, но с интересом.

— Хм. Опричное войско! — сказал Морозов. — Но есть ли вера вашим казакам? Погуляли они по Руси во времена безвластия. Не начнут ли и сейчас гулять?

— Ну… Гуляли другие. Этих отбирать станем тщательно и из тех, что не хотят оседать. Казаков, которым не нужно хозяйство. Как только казак задумается о хозяйстве — это не казак, а баба.

— Хм! — улыбнулся царь. — Не уж-то сам надумал?

— Куда мне? Наш атаман так говорит. Отец мой, — соврал я. — Вот тех, что здесь набрали себе жён, больше не берём, хотят оседлости — пусть едут в Кабарду и там окраины боронят. Тут останутся служить вольные казаки, а значит — молодёжь. Как-то так…

— Сотни для такого дела мало, — вздохнув и перекрестившись, сказал Морозов. — А пригревать здесь тысячу, опасно. Сами могут взбунтоваться.

— Так, кто угодно может взбунтоваться, — скривился я. — Хоть стрельцы ваши. Сам же говорил надысь. Тут, как я думаю, то, что казаки пришлые и станут меняться, это не даст им «снюхаться» с вашими смутьянами. Ну и выгода… Ежели будет выгода — будет и служба, и дружба.

— Разумен, — покачал головой царь. — Ох и разумен! Скажи, Бориска?!

— Скажу, Мишка! Весьма сей отрок разумен! — ответствовал Салтыков, и они рассмеялись.

Салтыков был братом государя и во времена царствования патриарха Филарета — в тысяча шестьсот двадцать третьем году — был сослан в Галич за то, что оговорил первую невесту Михаила — Марию Хлопову, обозвав болезной. После смерти Филарета в тридцать третьем году царь Михаил Фёдорович вернул Салтыковых в Москву и приблизил. Это я вдруг вспомнил.