Степкина правда

Чаусов Николай Константинович

— Ну вот, погрузим омуля на баржу, и поедете с дядей Иваном в Иркутский.

— А как же с лодкой? Ведь еще не заработали? — удивились мы.

Но тетя Даша только улыбнулась:

— Ишь вы, шустрые. Дома доработаете. А сейчас поешьте, покупайтесь да готовьтесь к отплытию. Грузить бочки на баржу вам нельзя: дело опасное.

Разочарованные, мы кое-как провели остаток дня и, когда баржа была погружена, собрали свои несложные вещички и пошли искать тетю Дашу.

— А, дружба! — встретили нас рыбаки. — Ну вот вам и ваша лодка. Заработали — получайте!

—

Где? Какая лодка?.. — не поняли мы.

— А вон она, к барже привязана. Хоть и не новая, а рыбачить на ней можно. Мы ей и название дали, видите?

Мы бросились к воде и, не веря своим глазам, уставились на привязанную цепью к барже дощатую черную лодку, на носу которой белела крупная надпись:

«Дружба».

— Ура! — заорали мы хором. — Лодка! «Дружба»!!

Мы прыгали по колени в воде, бегали, обнимались и кричали, не щадя глоток. И успокоились только тогда, когда тетя Даша позвала нас к себе и сказала:

— Ну, прощевайте, огольцы. Езжайте себе домой с лодкой и с богом. А ты, Степушка, вот письмишко матушке передай. Дядя Ваня вас до Слюдянки^[22] проводит, а там уж встренут. Да — вот и бумага вам на лодку, чтобы в Иркутском не отобрали. Начальник прислал. С печатью.

— Попутного ветра, хлопчики! — хором заговорили, закричали нам рыбаки и девчата. — Приезжайте еще! Не забывайте! Да растите скорей, а то заскучались мы!..

Радости нашей не было предела! Мы еще и еще раз отблагодарили тетю Дашу, девчат, всех рыбаков, попрощались и вошли по трапу на баржу. С капитанского мостика катера раздалась в рупор команда:

— Отдать концы! Малый вперед!..

И катер натянул трос, потащил баржу.

А с берега махали руками, косынками и кепками суровые добрые люди. Катер и баржа отплыли от причала, развернулись и стали уходить в море. А я стоял на палубе возле омулевых бочек, и слезы сами собой текли по моим щекам: как было бы радостно и светло на душе, если бы не эта проклятая карта! Когда и как я мог предать товарищей, выдав нашим родным побег на Ольхон? Ведь я хорошо помнил, что синьку, через которую сводил карту, сжег в печке…

Возвращение

Не буду описывать, как мы возвращались домой уже настоящим морем на барже, ибо ничего интересного для меня в этой плавании не было. Даже сармы, о которой рассказывал Юра. Все время дул ветерок, играли легкие волны, кувыркались в воздухе чайки, и жгло голову горячее июльское солнце. Настроение мое оставалось испорченным даже тогда, когда заговорил со мной Степка:

— Ладно, Коля. Ты же по глупости, верно?

— Почем я знаю, — отмахнулся я.

— Так ведь начальник же сказал. Дядя Егор говорит…

Но о чем говорил дядя Егор, я не стал слушать. За что меня прощать, если я никого не предавал? Стукнуть бы Степку, вот тогда знал бы, как зря считать предателем! Но я только отошел от него к носу баржи и, облокотясь о перила,

стал смотреть в зеленоватую бездонную воду.

На пристани среди встречающих я узнал Юру. Видимо, и он узнал меня и замахал над головой кепкой, но я даже не пошевелился… Радость путешествия была отравлена одним страшным словом: предатель!

Мы сошли с баржи и тут же были сданы под расписку встретившему нас слюдянскому милиционеру. А потом я уже попал в руки к Юре, Саша — к отцу, а Степка, Коля и «обозники» — к своим старшим братьям и мамам.

— Да ты что такой кислый? Никто тебя бить не будет, — говорил Юра, продолжая тискать меня в объятьях.

— Скажи, — нарочно громко перебил я, чтобы все слышали, — кто нас предал? Я, да?

— Подожди… успокойся, Коля… О чем ты говоришь? Объясни толком.

Я рассказал обо всем, как мы готовились к путешествию и как меня обвинили в предательстве на Ольхоне.

— Вот теперь понятно, — сказал Юра и, погладив мои вихры, серьезно добавил: — Предатель — это не то слово, брат. Просто по неосторожности ты помог нам найти вас. А как — я расскажу потом, в поезде.

— А лодку! Мы же лодку привезли! — вскричали Степка и Саша.

— Какую лодку? — не понял Юра.

Но дядя Ваня объяснил Сашиному отцу:

— Это тебе. Ребята сами заработали лодку, на то и на Ольхон ездили. Видал, вон та, которая «Дружба»?

Сашин отец тоже не мог понять, о какой лодке ему толковал дядя Ваня, но, наконец, понял все и часто-часто заморгал глазами, как маленький…

— Ах вы, родные мои… Да как же это вы?.. Это что же, ведь…

Было решено так: мы все поедем на поезде, а Саша с отцом одни поедут на лодке до самого дома. Не так уж далеко: шестьдесят верст^[23], да по такой быстрой реке, как Ангара, — часов семь–восемь, не больше.

Только в вагоне Юра объяснил нам, почему, я оказался невольным предателем. Утром меня хватилась первой бабушка. Она разбудила Лену, Юру, но те, конечно, ничего о моем побеге не знали. Во дворе меня тоже не нашли, и баба Октя отправилась по квартирам, а Юра перерыл мою кровать, шкаф, тетради и книги и вдруг наткнулся на оставленный мною на столе чистый бумажный лист, на котором я старательно сводил через синьку Степкину карту. Правда, сводил я на другой лист, а на этом остались еле заметные отпечатки всех линий и кружков, даже названий поселков, озера Байкал и Ольхон. А самой заметной был наш маршрут: Иркутск–Хогот–Сахюрты–Ольхон… Вот нас и стали поджидать в Сахюртах и на Ольхоне. В Сахюртах милиционер проспал, а на Ольхоне…

— Ага! А ты считал меня предателем, да? — заявил я Степке.

— Да нет. Я не считал… Ты же по глупости… — серьезно возразил тот и покраснел.

— Значит, ты предатель по глупости, — рассмеялся Юра, — а не настоящий предатель! Просто не умеешь хранить тайны. Разве можно было подкладывать лист? На столе — и то могли быть отпечатки.

«Ну что ж, — подумал я. — Уж лучше быть предателем по глупости, чем настоящим. А все же я тоже ездил на Ольхон, вместе со всеми заработал лодку Сашиному отцу — разве плохо?»