Степкина правда

Чаусов Николай Константинович

— А учиться?

— И учиться не выйдет. Да-с. Поверьте, молодой человек, я очень нуждаюсь в уроках, то есть в заработке, но брать плату ради пустой забавы — увольте, не могу, стыдно. — И белые с черными гладкие клавиши навсегда скрылись от меня под лакированной крышкой.

Несколько секунд я просто не мог понять, что случилось. И почему «не выйдет» учиться даже за деньги, если я еще не пробовал учиться играть? Что же я — такой бездарный тупица, что меня нельзя даже учить?..

Вероятно, я так расстроился, что Елизар Федорович вскочил и засуетился, не зная, как и чем лучше меня успокоить.

— Ну, что вы,

что вы, молодой человек!.. Я не думал, что так огорчу вас!.. Значит, вы любите искусство!..

Елизар Федорович бегал вокруг меня, убеждая, что не все люди одинаково талантливы, что у каждого должно быть свое призвание, и наконец вспомнил о моих акварелях:

— Позвольте, ведь вы можете рисовать! Да, да, рисовать! Уж к этому-то у вас непременно есть склонности! Хотите учиться рисовать?..

— Конечно!

Что ж, рисовать так рисовать. Не буду пианистом — буду художником. Это уж не так плохо. Юра рассказывал, что Шишкин за одну картину «Утро в лесу» был достоин звания великого художника, хотя медведей ему написал кто-то другой. Елизар Федорович подвел меня к своим картинам и стал объяснять, какие огромные возможности таит в себе акварель. Он даже обещал брать меня с собой на острова, чтобы учиться рисовать вместе.

— Ведь я, собственно, тоже еще не художник. Я вынужден был бросить Петербургскую академию в самом начале учебы… А вы! Перед вами вся жизнь! Вы столько еще успеете сделать!..

Обрадованный, я выбежал от Елизара Федоровича. Мама, увидав меня, вскочила со скамьи и бросилась мне навстречу.

— Мамочка, музыканта из меня не выйдет!

— Как?! Что?!.

— Я буду учиться рисовать! Вместе с Елизаром Федоровичем! Ты знаешь, какие возможности таит в себе акварель! — и убежал готовить кисти и краски.

Бой

А лето шло. Давно уже миновал июль, самая жаркая пора года, и неумолимо приближалась новая горячая пора — школа. Дни становились все короче, а вечера стали такими прохладными, особенно на Ангаре, что гулять в одной рубашке нечего было и думать. Но мы все еще барахтались в мутной воде Ушаковки, швыряли друг в дружку черной, как вакса, тиной, а потом отмывались и бежали к кострам. И удивительно: прямо против нас, на той же реке купались «обозники». Никто никого не задирал, не преследовал, но и не сходились друг с другом. Все это объяснялось просто: атаманы и силачи теперь играли с бойскаутами, и некому было нас водить в драку. Но свобода и мир наши кончались, едва Валькины дружки появлялись на Ушаковке. Мы и «обозники» выскакивали из воды, подхватывали на бегу свои «одежки» и удирали. А те грозили нам вслед длинными посохами и швыряли камнями.

Однажды я сидел у Елизара Федоровича и карандашом рисовал с натуры кувшин, а он писал масляными красками большую картину, которую заранее назвал «Ангарские зори». По правде сказать, этот кувшин мне надоел до чертиков. Рисовал я его с крышкой и без крышки, с водой и без воды, справа и слева. Но когда художник, похвалив за рисунок, снова заставлял рисовать кувшин и спрашивал: «Как ваше трудолюбие — не иссякло?» — «Не иссякло!» — отвечал я. Ведь без трудолюбия, как объяснил Елизар Федорович, ничего не получалось даже у самых великих художников, а я (чего греха таить!) мечтал стать великим.

Но когда к Елизару Федоровичу пришел на урок музыки Вовка, я быстро собрал

все свои вещи и распрощался.

— Куда же вы? — удивился Елизар Федорович. — Вы нам нисколько не помешаете.

— Надо. У меня дома дел много. До свидания!

«Значит, у какого-то Вовки есть способности к музыке, а у меня нет? — думал я, возвращаясь домой и глотая обиду. — Значит, Вовка лучше меня, а я — хуже? И другие лучше, которые ходят к Елизару Федоровичу на уроки?»

Несколько дней я не показывался к Елизару Федоровичу и бегал с мальчишками.

И в этот день, день моего боевого крещения, я тоже поддался искушению и ушел с Сашей и другими мальчишками на Ушаковку. «Обозники» уже купались на своей стороне, и по Ушаковке далеко разносились их веселый визг, смех и крики. А мы метнули жребий, назначили дежурных разводить костры и наперегонки бросились в речку.

Вода в Ушаковке еще больше похолодела. Говорят, что где-то в горах выпал снег, а Ушаковка течет оттуда. И все же мы ныряли, плавали, задевая о дно ногами, и, конечно, дурачились. А когда близко подплывали к «обозникам», то плескались друг в друга и кричали всякие безобидные шутки. Ведь большинство «Знаменских» и «обозников» училось в одной школе и даже в одних классах.

— Коля, айда к нам!

— Колька-а!..

Я обернулся на крик и среди «обозников» увидал Степку и его товарищей Петра и Андрея, с которыми путешествовал на Ольхон.

Я окликнул Сашу, и мы оба запрыгали по мелкой речушке к нашим друзьям-«обозникам». Встреча была такой шумной и радостной, что все мальчишки перестали дурачиться и купаться и, стоя в взбаламученной грязной воде и на обоих берегах Ушаковки, загляделись на нас, как на диво. Ведь никто еще, ни один «знаменский» не чувствовал себя так свободно на чужом берегу, как мы с Сашей. Даже теперь, когда наши атаманы, силачи и другие мальчишки стали бойскаутами и часто уходили в поход или штаб-квартиру, мы все еще побаивались друг друга и не выходили на чужой берег. И слова «обозник» или «знаменский» понимались нами как «враг».

— Вот бы так всегда, правда? — нарочно громко, чтобы слышали все мальчишки, произнес Степка.

Мы, конечно, поддержали Степку, а я спросил:

— А почему бойскаутов не разгонят? Юра говорит, что они буржуйские сынки, а не разгоняют.

— Разгонят, — заверил Степка. — Дядя Егор сказал: как япошек и беляков с востока выгонят, так за новую жизнь примутся. И за нас тоже.

— А как?

— А я знаю? Потом придумают, как. А сейчас у Ленина, знаешь, дела сколько? А потом придумают. Обязательно придумают, — уверенно повторил Степка. И вдруг закричал: — Пацаны, давайте брататься! Знаете, как немцы с нами в германскую братались? Думаешь, им хотелось воевать? Это ихним буржуям да нашему царю воевать руки чесались, а солдатам война на кой? И нам тоже — на кой? Кого нам делить, правда?..

Степка даже поднялся на большой камень, как оратор, размахивал руками и убеждал своих и наших пацанов полюбовно сойтись, побрататься и сообща не уступать ни в чем бойскаутам и их атаманам. Несколько минут на Ушаковке был слышен один Степкин голос. И вдруг…

— Пацаны, брататься!

— Даешь мировую! Айда к нам!

— Ура!..

Мальчишки сорвались с мест и кинулись Друг другу навстречу, поднимая тучи брызг и горланя, как сумасшедшие:

— Братаемся!

— Здорово, друг!