Том 4. Классические розы

Северянин Игорь Васильевич

1924 г.

Прелюдия («Очаровательные разочарованья…»)

Очаровательные разочарованья Мне в жизни выпали в безрадостный удел. И если я найти потерю захотел, Ее найдя, терял иметь ее желанье. Так все несозданное страстно ищет форм И воплощающего в жизнь запечатленья. Но только создано, как скуки хлороформ Ввергает явленное к жизни — в усыпленье.

1922 г.

В дубраве

Мира не переделаешь, Благородства в него не вложишь. Черное подло, как белое, Повсюду одно и то же. Все партии отвратительны, Потому что они партийны. Поэтому с людьми мучительно: Их

подлость почти стихийна. В деревне ли жить ли, в городе ль, Ах, люди повсюду люди. Уж лучше к простору озер идти: Там все же их меньше будет. Вздохнешь на безлюдьи чуточку От вздора, вражды и каверз, Спасительную взяв удочку, К зеленой идя дубраве…

1927 г.

Я к морю сбегаю…

Я к морю сбегаю. Назойливо лижет Мне ноги волна в пене бело-седой, Собою напомнив, что старость все ближе, Что мир перед новою грозной бедой… Но это там где-то… Сегодня все дивно! Сегодня прекрасны и море, и свет! Сегодня я молод, и сердцу наивно Зеленое выискать в желтой листве! И хочется жить, торопясь и ликуя, Куда-то стремиться, чего-то искать… Кто в сердце вместил свое радость такую, Тому не страшна никакая тоска!

Toila

17 окт. 1930 г.

Город

Когда хорошеет урод

Смехач, из цирка клоун рыжий, Смешивший публику до слез, Был безобразней всех в Париже, И каждый жест его — курьез. Но в частной жизни нет унылей И безотрадней Смехача: Он — циник, девственнее лилий, Он — шут, мрачнее палача. Снедаем скорбью, напоследок Смехач решил пойти к врачу. И тот лечить душевный недуг Его направил… к Смехачу!.. В тот день в семье своей впервые Урод был истинным шутом: Как хохотали все родные, Когда он, затянув жгутом Свою напудренную шею Повиснул на большом крюке В дырявом красном сюртуке И с криком: «Как я хорошею!..»

1923 г.

В девять лет…

М.А.Д.

В девять лет, быв влюбленным, расстаться, Через тридцать пять лет повстречаться, В изумленьи расширить зрачки, Друг на друга смотреть бессловесно, Помнить то, что друг другу известно. А известно-то что? Пустячки! Может быть, оттого и прелестно…

Париж

18 февр. 1931 г.

Песня проходимца

На улице карапузики Выделывают антраша Под звуки военной музыки, Что очень уж хороша: Такая она веселая И громкая — просто страсть! Пойду-ка в окрестные села я Попрыгать вокруг костра. Там с девушкой незнакомою Бездумно любовь крутну, Ненайденную искомую Найду-ка еще одну. Под карточкой два арбузика Выделывают антраша Греми, духовая музыка: Ты очень уж хороша!

Двинск

1927

Что значит быть царем…

Когда бы быть царем великого народа, Мне выпало в удел, вошел бы я в века: На слом немедленно могучий флот распродал И в семьи по домам все распустил войска. Изобретателей удушливого газа На людных площадях повесил без суда, Партийность воспретил решительно и — разом Казнь смертную отверг. И это навсегда. Недосягаемо возвысил бы искусство, Благоговейную любовь к нему внуша, И в людях ожили бы попранные чувства — Так называемые сердце и душа. Отдав народу все — и деньги, и именья, Всех граждан поровну насущным наделя, Покинул бы престол, в порыве

вдохновенья Корону передав тебе, моя земля! Восторженно клянусь, воистину уверен В своей единственной и вещей правоте, Что все края земли свои раскрыли б двери Моей — несущей мир и рай земной — мечте. Мне подражали бы все остальные страны, Перековав на плуг орудья злой войны, И переставшие вредить аэропланы Благую весть с земли домчали б до луны. Благословляемый свободным миром целым, Я сердце ближнего почел бы алтарем. Когда бы быть царем мне выпало уделом, Я показал бы всем, что значит быть царем!

1927 г. 20 окт.

Изверги самовлюбленные

Невозможно читать начинающих авторов, Чья бездарность бессмертней талантов иных, У кого и вчера, и сегодня и завтра Одинаково невыразительный стих. И не только читать — принимать невозможно их, Этих извергов самовлюбленных: они Могут вирши безграмотные и ничтожные Вам читать положительно целые дни. Помню, в молодости принимал я их стаями, Терпеливо выслушивал «опыты» их, И читалось мне, что неудобочитаемо, Где бездарность бессмертней талантов иных… Маляры, офицеры, швейцары, садовники, Столяры и сектанты, медички, дьячки Лезли все в соловьи, в вожаки и в любовники, В наглой скромности людям втирая очки… В пору, помнится, расположения доброго Одного «баритона» прослушав всю ночь, Я совсем неожиданно грохнулся в обморок И, очнувшись, кричал истерически: «Прочь!..» Как они не поймут, что они — обреченные И что прока вовеки не будет из них?… Это просто больные иль просто влюбленные, Чья бездарность бессмертней талантов иных!

1929 г.

Распутница

Она идет — вы слышите шаги? — Распутница из дальнего Толедо. Ее глаза темны. В них нет ни зги. В ручном мешке — змея, исчадье бреда. Та путница нехороша собой: Суха, желта, румянец нездоровый… И вьется шарф — отчасти голубой, Отчасти ослепительно пунцовый… Ее ненасыщаемая страсть Непривередлива и небрезглива. Над кем она распространяет власть, Тот подчиняется ей торопливо. Кто б ни был ты: почтенный семьянин, Распутник зрелых лет, невинный отрок, — Уж как пути свои ни измени, Найдет, — и тело с нею распростерто… И женщинам, и девушкам не скрыть Тел, обреченных в чувственность трибаде: Лесбийской ей захочется игры — Долой напрядывающие пряди! Когда ж она восхочет всей семьи, Томит в объятьях всех поочередно И, из мешка не выпростав змеи, Изласканных дает ей жалить со дна… Куда ведет тебя, беспутный путь, Весь в стружках гробовых из-под рубанка? К кому из нас ты вздумаешь прильнуть В своей ужасной нежности, испанка?

1927 г.

Сахара антрепризы

Гайдаров, Гзовская, Нелидов (Как хорошо иметь друзей!) В Берлине были в роли гидов (Я в прозе жизни ротозей…) Среди Сахары антрепризы Мне импресарио ища, Искусно все мои капризы Прикрыв обширностью плаща Доброжелательства к поэту… И вот нашли мне целых три, Которым, правда, алтари Искусства чужды, но монету Антрепренеры свято чли, И живо вечер испекли На пламени моих горений, Чтоб эмигрантская толпа Впивала звуковые pas «Мороженого из сирени», Ландо моторного Зизи, Ленивой Нелли в будуаре И той развратнице в муаре, Какую, как ты ни грузи В шампанское под ананас, Не пустят все же на Парнас! Но автору за мастерскую Скульптурность вход всегда открыт, Где Фету Пушкин говорит: — О Северянине тоскую!..