Том Соуер за границей

Твен Марк

Мы поднялись въ холодный слой, чтобы выморозить блохъ, подержались тутъ немного, потомъ спустились въ умренную, пріятную атмосферу и стали лниво подвигаться впередъ, длая по двадцати — двадцати пяти миль въ часъ, какъ это было уже налажено нами въ послдніе нсколько часовъ. Дло было въ томъ, что, по мр нашего пребыванія въ этой величавой, спокойной пустын, наша суетливость и вс возбужденіе наше какъ-то стихали, мы чувствовали себя боле и боле удовлетворенными и счастливыми; эта Сахара нравилась намъ, мы ее просто полюбили. Вотъ почему, какъ я уже сказалъ, мы сократили быстроту полета и благодушествовали вполн, то посматривая въ подзорныя трубы, то валяясь на ларяхъ, подремывая или читая.

Мы были какъ будто уже не т лица, которыя такъ жаждали увидть сухую землю и сойти на нее. Были мы т же,

однако, только пережили уже это — стряхнули съ себя. Мы такъ привыкли теперь къ нашему шару, совсмъ боле не боялись и не хотли съ него никуда, — были въ немъ совершенно какъ дома. Мн казалось, что я тутъ родился, тутъ и выросъ; Джимъ и Томъ говорили то же самое. А меня, къ тому же, окружали всегда такіе ненавистники, дразнили меня вчно, ругали, выговаривали за все, постоянно находили за мною вину, муштровали меня напропалую, тыкали туда и сюда, шагу не давали ступить, заставляя длать то и это, и выбирая всегда такое, чего мн вовсе не хочется, а потомъ называли забулдыгой, если я упирался и длалъ что другое; словомъ, душу мн выматывали все время. А здсь, въ небесахъ, было такъ тихо, свтло подъ солнышкомъ, пріятно, и можно было сть вдоволь, и спать вдоволь, и любоваться на разныя диковинки, и никто не приставалъ, не ругался, не было разныхъ доброжелателей, и праздникъ теб всякій день! О, нтъ, я нисколько не торопился уйти отсюда и снова попасть въ передлку къ цивилизаціи. Одна изъ самыхъ скверныхъ штукъ въ цивилизаціи состоитъ въ томъ, что каждый человкъ, получивъ непріятное письмо, непремнно приходитъ къ вамъ и начинаетъ выкладывать свое горе, что васъ крайне разстраиваетъ; а газеты сообщаютъ вамъ о непріятностяхъ всего свта, такъ что вы почти вчно огорчены, негодуете, что очень тяжело переносить. Я ненавижу эти газеты, ненавижу и письма; и будь моя власть, я запретилъ бы взваливать такъ свою печаль на чужихъ людей, которыхъ тотъ, что пишетъ въ газетахъ, даже знать не знаетъ, и живутъ они совсмъ въ другомъ конц свта. Ну, а на воздушномъ шар нтъ ничего этого и онъ самое разлюбезное мсто, какое только можетъ быть.

Мы поужинали, и эта ночь была самою прелестною изъ всхъ, которыя мн приходилось видть. При лунномъ освщеніи она походила почти на день, но только боле нжный. Однажды мы увидли льва; онъ стоялъ совсмъ одиноко, точно одинъ на всей, земл, и тнь отъ него падала чернильнымъ пятномъ. Вотъ это уже былъ лунный свтъ, такъ свтъ!

Большею частью мы лежали на спин и болтали, спать намъ не хотлось. Томъ говорилъ, что мы теперь въ самой «Тысяч и одной ночи». По его словамъ, именно здсь произошло самое затйливое изъ всхъ происшествій, о которыхъ разсказывается въ этой книг. Мы все смотрли внизъ, пока онъ передавалъ намъ этотъ разсказъ, потому что нтъ ничего любопытне вида той мстности, въ которой происходило описываемое въ книг. Разсказъ шелъ объ одномъ погонщик верблюдовъ, у котораго пропалъ верблюдъ. Онъ искалъ его въ степи, встртилъ тутъ одного человка и спросилъ у него:

— Не видалъ-ли ты сегодня заблудившагося верблюда?

Прохожій спросилъ въ отвтъ:

— Не слпъ-ли онъ на лвый глазъ?

— Да.

— Не выпалъ-ли у него одинъ изъ переднихъ зубовъ?

— Да.

— Не хромъ-ли онъ на заднюю лвую ногу?

— Да.

— Не былъ-ли онъ навьюченъ съ одной стороны просомъ, съ другой медомъ?

— Да, но теб нечего боле входить въ подробности; уже ясно, что это тотъ самый, а я тороплюсь. Гд ты его повстрчалъ?

— Я его вовсе не видалъ, — отвтилъ прохожій.

— Не видалъ вовсе! Какъ же могъ ты описывать его съ такой точностью?

— Это всегда возможно человку, который уметъ употреблять въ дло свои глаза, ни одинъ признакъ не пропадаетъ у него даромъ, но многимъ людямъ глаза вовсе не въ прокъ. Я зналъ, что тутъ проходилъ верблюдъ, потому что видлъ его слды. Я зналъ, что онъ хромъ на лвую заднюю ногу, потому что онъ поберегалъ эту ногу и ступалъ ею только слегка, что было видно по слду. Я зналъ, что онъ слнъ на лвый глазъ, потому что трава была пообщипана только съ праваго края дороги. Я зналъ, что у него недостаетъ одного верхняго зуба, потому что на дерн, который онъ захватывалъ, оставался отпечатокъ челюсти съ такимъ изъяномъ. Съ одного бока просыпалось у него просо, на это указали мн муравьи, съ другого просачивался

медъ, на это указали мн мухи. Я знаю теперь твоего верблюда, но я не видлъ его.

Джимъ сказалъ:

— Продолжайте же, масса Томъ. Это славная сказка, очень даже занимательная.

— Это все, — отвчалъ Томъ.

— Все? — повторилъ Джимъ въ изумленіи. — Но что же сталось съ верблюдомъ?

— Я не знаю.

— Масса Томъ, разв въ сказк не говорится?

— Нтъ.

Джимъ пробылъ съ минуту въ недоумніи, а посл сказалъ:

— Ну!.. Не самый-ли это безтолковый разсказъ изъ всхъ, которые я слышалъ? Доходитъ до того самого мста, гд интересъ раскаленъ до-красна, а тутъ и обрывается. Нтъ, масса Томъ, нтъ никакого смысла въ подобномъ разсказ. И вамъ такъ и неизвстно, нашелъ-ли тотъ своего верблюда, или нтъ?

— Неизвстно!

Я видлъ самъ, что не было толка въ разсказ, если его срзывали такъ, не доведя до какого-нибудь конца, но я не хотлъ длать никакихъ замчаній, понявъ, что Тому уже досадно на то, что эффекта у него не вышло и что Джимъ задлъ самую слабую сторону сказки. Я всегда держусь того правила, что лежачаго не бьютъ. Но Томъ самъ обратился ко мн и спросилъ:

— Ты что думаешь объ этомъ разсказ?

Тутъ уже, разумется, я долженъ былъ высказаться откровенно, совсмъ начисто, и сказалъ, что мн кажется, совершенно также, какъ и Джиму, что такую сказку, которая обрывается рзко посередин и не доводится ни до чего, пожалуй, и разсказывать не стоить.

Томъ опустилъ голову на грудь и вмсто того, чтобы взбситься, какъ я того ожидалъ, за то, что я отнесся такъ презрительно къ его разсказу, загрустилъ только, повидимому, и проговорилъ:

— Одни умютъ видть, другіе нтъ… именно, какъ сказалъ тотъ прохожій. Не то, что верблюдъ, цлый циклонъ прошелъ бы мимо васъ, а вы, тупицы, и его слда не могли бы примтить!

Я не понялъ хорошенько, что онъ хотлъ этимъ сказать, а онъ не сталъ объяснять. Это была одна изъ его обычныхъ выходокъ, я зналъ ихъ; онъ прибгалъ всегда къ нимъ, когда его поприжмутъ и онъ не знаетъ, какъ вывернуться. Я не обижался этимъ. Но мы порядочно разворотили слабую сторону его сказки, онъ не могъ не сознавать этого маленькаго факта и это грызло его, — какъ было бы и съ большинствомъ людей, — хотя онъ и старался не выдавать этого.

ГЛАВА VIII

Мы закусили на другой день рано по утру и стали смотрть внизъ на пустыню. Воздухъ былъ такой пріятный, благорастворенный, хотя мы находились не высоко. Посл захода солнца можно спускаться ниже и ниже надъ степью, потому что она остываетъ весьма быстро, такъ что на разсвт можно еще летть очень низко надъ землею.

Мы наблюдали за тнью, отбрасываемою на песокъ нашею воздушною лодкой, потомъ оглядывались по сторонамъ, выжидая, не покажется-ли что въ степи, затмъ снова слдили за тнью, какъ вдругъ, почти прямо подъ нами, оказалось множество людей и верблюдовъ, лежащихъ кругомъ совершенно спокойно, точно бы спавшихъ…

Пріостановивъ машину, мы отступили немного назадъ, такъ что стали прямо надъ ними, и увидали тутъ, что это все мертвые! Морозъ пробжалъ у насъ по кож. Мы притихли и перекидывались словами лишь вполголоса, какъ на какихъ-нибудь похоронахъ. Потомъ мы опустились тихонько и я вылзъ вмст съ Томомъ, чтобы подойти къ этимъ людямъ. Тутъ были и мужчины, и женщины, и дти. Солнце изсушило ихъ такъ, что они потемнли, сморщились и загрубли, походя на тхъ мумій, которыя рисуются въ книжкахъ. Но при всемъ томъ, не поврите, они казались живыми, точно только погруженными въ сонъ: одни изъ нихъ лежали на спин, раскинувъ руки на песк, другіе на боку или ничкомъ, въ совершенно естественныхъ положеніяхъ, только зубы у нихъ оскаливались больше обыкновеннаго. Двое или трое сидли; между этими была одна женщина съ поникшею головою и ребенкомъ, лежавшимъ у нея поперекъ на колняхъ. Одинъ мужчина сидлъ, обхвативъ свои колна руками и уставясь своими мертвыми глазами на молодую двушку, распростертую передъ нимъ. Онъ казался до того грустнымъ, что было больно смотрть на него. И нельзя себ вообразить мста, боле безмолвнаго, нежели было это! Между тмъ, при легкомъ дуновеніи втерка, прямые черные волосы, свсившіеся на щеки у этого человка, начинали колыхаться, и и вздрагивалъ, потому что мн казалось, что онъ трясетъ головой.