Трагедия деревни Мидзухо

Гапоненко Константин Ерофеевич

– Если их не убьем, они расскажут обо всем, что видели в са­рае Конбэ. А тогда выяснят и про остальное. Нельзя деревню под­вергать риску.

Заговорили Хосокава Хироси и Киосукэ Дайсукэ. Они высказа­ли и обосновали предположение: если русские узнают про убитых корейцев, то учинят расправу над всей деревней. Деревню надо спасать, а для этого имеется лишь один способ – убрать послед­них свидетелей.

Члены молодежной организации восприняли предложение своих наставников как приказ. Так организаторы расправы разре­шили вопрос, висевший на них гирей.

...Жену подрядчика Ямамото и их детей разместили в доме ко­рейца Маруямы. Со смертью хозяина дом был беспризорным. Оставалось

решить, что с ними делать дальше.

Перед приходом юношей в доме Мориситы состоялся громкий разговор. Все трое сходились на том, что семью Ямамото остав­лять нельзя. Конечно, можно было бы убить только женщину и старших девочек, но что тогда делать с младшими? Куда их деть? Если отдать кому-то, то возникнет вопрос: где взяли? А объясне­ний нет. К тому же малыши умеют говорить и смогут рассказать о пережитом, если не сейчас, то позже.

Морисита обратился к Киосукэ Дайсукэ:

– Ты пойдешь и убьешь.

Киосукэ, чьи руки уже были обагрены кровью по самый ло­коть, неожиданно отказался.

– Почему? – спросил Морисита.

Киосукэ не отвечал. Его длительная пауза заставила повторить вопрос.

– Я детей не буду убивать.

– Но ведь надо.

– Надо, – согласился Киосукэ. – Но я не пойду.

Морисита думал, что завершать дело придется им с Хосока­вой. Но Хосокава тоже молчал. И тут появились юноши, искав­шие дело.

По такому случаю плеснули в рюмки сакэ. Морисита выпил и долго сидел с каменным лицом. Молодые внимали этому таин­ственному молчанию. Наконец он распорядился, чтобы Хосокава Такеси и Киосукэ Дайсукэ шли в дом Маруямы и сторожили.

– Женщина с детьми никуда не убежит. Важно, чтобы никто по­сторонний их там не увидел.

Обидно, что об организаторах расправы и их невольных по­собниках мы знаем гораздо больше, чем о жертвах. Это объясни­мо: перед следствием и судом стояла задача изобличить преступ­ников, установить степень вины каждого из них, выяснить моти­вы преступления. А о большинстве убитых мы вообще ничего не знаем, в документах они числятся безымянными единицами. О несчастной стряпухе Сиосунде Сейкити сведения просачивают­ся лишь потому, что через два дня после набега на сарай Конбэ ее пришлось добивать. При захоронении она подала признаки жиз­ни. Сорокалетняя женщина, истекая кровью, лежала без воды и без пищи, ночью ее донимал холод, днем, в жару, жалили насеко­мые.

И все же в числе убитых есть личность, о которой попытаем­ся рассказать намного больше. Ее японское имя Иосино, она жена предпринимателя Ямамото, мать пятерых детей.

Я вижу ее красивой стройной женщиной, моложавой, привле­кательной; вижу ее счастливой матерью, поглощенной заботами о детях, в первую очередь о самом маленьком сынишке, кого она кормит грудью. Возраст старшей девочки подсказывает, что Яма­мото взял Иосино в жены в 1933 или 1934 году, когда ей было примерно двадцать лет. Видимо, Ямамото был предпринимате­лем средней руки, если брал подряды сезонного характера в сель­ском кооперативе, где на счету была каждая иена. Но дохода хва­тало, чтобы иметь в Маока свой дом и жить там зиму. Если бы Ио­сино осталась в городе, то сберегла бы себя и детей. Но она пред­почла быть рядом с мужем, чтобы делить с ним и супружеское ложе, и заботы повседневности. Их не могли не задеть тревоги во­йны с Америкой, над Карафуто иногда появлялись самолеты про­тивника, и безопаснее было находиться в глуши. Жизнь на окра­ине Мидзухо имела преимущества еще и в том, что здесь был чи­стый воздух, лужайка для детских игр, внизу – речушка, куда ма­нили разноцветные камушки, резвящиеся рыбы, журчание воды. Здесь цвел шиповник, куковала кукушка, было радостно и вольно. К завтраку стряпуха

приносила из деревни свежее молоко.

Центром, душой счастливого детства была мать. Она их одева­ла, обувала, кормила, учила ходить, говорить, различать окружаю­щие предметы, учила играть, заботиться друг о друге, то есть де­лала то, что делает любая добродетельная женщина.

Когда в трагическое утро раздались крики, выстрелы, стоны, она поняла, что нагрянула страшная беда и надо спасать детей. Она поспешно их одела, но, уходя, ничего не успела взять из за­пасов одежды и еды. Скорее всего она вообще не поняла, поче­му эти люди, среди которых она узнала два-три лица, ворвались в корейское жилище, кого-то казнят, побуждают ее поспешно ухо­дить. Где ее муж? Где заботливая стряпуха? Запомним: это проис­ходило ранним утром. Женщину с детьми палачи помещают в дом убитого Маруямы и держат под присмотром до полуночи, до са­мой смерти.

Морисита и его подручные пьют спиртное, едят, нисколько не заботясь о том, что у маленьких пленников есть естественные по­требности, первейшая из которых – пища. Сама Иосино может терпеть голод и холод, но младшие терпеть не могут, они про­сят, требуют, они не в состоянии понять, почему им всегда давали пищу, а сегодня не дают. Грудничка она кормить не может – моло­ко перегорело, и она просит, чтобы дали молока. Молоко ей приносят, оно становится единственной пищей для всех детей. Как она, страдалица, проводит свой последний день? Какие слова про­износит в утешение детям? Может, пересказывает сказки, усвоен­ные в детстве, где всегда в конце происходит чудесное спасение, и дети, внимая ей, надеются на чудо. Вот придет отец и уведет их из этого угрюмого дома.

В помещение вползают жуткие сумерки – нет огня, нет отца, нет спасения. Нет даже какой-либо дерюжки, чтобы укрыться. От страха и холода они жмутся к материнскому телу. Время те­чет медленно, тягостно, капля за каплей. Дети засыпают тревож­ным сном.

Знает ли Иосино о своей участи? Ей хочется верить, что ее и детей пощадят. Не для того она вынашивала, рожала и пестовала их, чтобы они пали жертвой необъяснимой злобы.

Тут ее чуткое ухо улавливает осторожные шаги. Собрав по­следние силы, она сдавливает в себе крик, чтобы не разбудить де­тей. Не дай бог ни одной матери увидеть, как убивают ее малолет­них детей! Она не увидела. Ее убили первой.

Может, когда-нибудь родится поэт, способный поведать лю­дям о трагической судьбе Иосино; может, найдется скульптор, го­товый высечь из мрамора ее светлый облик. Она достойна стать символом многострадальной Кореи.

Чибу Моити разбудили ночью. Морисита и Хосокава Хиро­си уже встали, ждали его. Морисита взял саблю малого размера, такую же дал Чибе. Хосокава приладил на ремень тесак в чехле. Вскоре все трое двинулись по дороге в Урасима.

От ночной свежести или от волнения Чиба слегка вздрагивал. Чтобы унять себя, он крепче сжал рукоять сабли. Стараясь подра­жать старшим, мягкой походкой спешил за ними. Ходьба согрела его, но дрожь не улеглась.

У темного дома Маруямы они остановились, и Морисита ныр­нул в раздвинутую дверь. Через несколько минут оттуда вышли втроем. Хосокава Такеси подошел к Чибе, по-приятельски тол­кнул его в бок, будто встретил на игрище.

– Они спят, – доложил Киосукэ Дайсукэ.

– Да, спят, – подтвердил Морисита. – Зайдите с разных сторон. Сначала убейте женщину. Убейте сразу, чтобы не закричала. Иди­те.

Хосокава Такеси слегка взмахнул саблей, примерился. Чиба Моити повторил его жест. Такеси пошел в дом первым, потому что он был братом Хосокавы Хироси и не любил уступать. Чиба Моити ступил следом, так как не хотел отставать от своего това­рища.