Трудное время
Шрифт:
– Знаете что?
– заедемте обедать к одному господину. Мне же кстати нужно к нему, для соглашения с крестьянами.
Рязанов согласился; посредник велел ямщику завернуть на двор. На крыльцо вышла баба, с лоханкою, выливать помои.
– Дома барин?
– спросил ее посредник.
– Дома, - сказала баба, выплеснув помои.
– Ну, тоже и этот гусь хорош, - сказал Рязанову на ухо посредник, вылезая из тарантаса.
– Наш брат, военный.
В передней никого не было, только охотничий рог да волчья шкура висели на стене. В зале, среди комнаты, стоял сам хозяин,
– Ничего говорить не могу, - сказал он, придерживая щеку.
– Садитесь, пожалуйста.
Посредник спросил его о деле и намекнул насчет обеда.
– А я вот ничего есть не могу третьи сутки - зуб смерть болит. Впрочем, я сейчас велю.
Подали водки и огурцов.
– Вы бы выдернули, - посоветовал посредник.
– Ммм...
– застонал хозяин и замахал рукой.
– Боюсь.
Посредник вздохнул и выпил водки; Рязанов тоже выпил. Помолчали. Хозяин ходил по комнате и плевал в угол. Через час принесли битки и яиц всмятку. Поели.
– Нельзя ли кликнуть мужиков?
– спросил посредник.
Кликнули мужиков, посредник вышел к ним на крыльцо и начал соглашать их с помещиком. Мужиков было немного, всего человек пять; однако они не соглашались. Посредник несколько раз входил в комнату, весь красный и в поту, выпивал наскоро рюмку водки и, закусывая черным хлебом, вполголоса говорил хозяину:
– Ничего не поделаешь. Главное, этот, анафема, кузнец. Да вы прикажите его удалить!
– Ах, да вы не слушайте их, делайте, что нужно, - отвечал хозяин, сходив предварительно в угол.
Посредник задумался, пожал плечами и опять отправился на крыльцо, но через несколько минут вернулся, говоря, что мужики еще требуют лугов. Хозяин выслушал, не говоря ни слова, потом вышел на крыльцо, сделал из своих пальцев какой-то знак и молча показал его мужикам. Мужики посмотрели и тоже ничего не сказали.
– Ну, что, православные, видели луга?
– спросил их посредник, когда хозяин вернулся в комнаты.
– Видели, - отвечали мужики.
– Вот то-то и есть.
Хозяин ходил по зале, придерживая щеку и покачивая головой из стороны в сторону. Вдруг он повернулся, опять вышел к мужикам и, сдвинув со рта повязку, сказал кузнецу в самую бороду:
– Вот только что у меня зубы, а то бы я тебе показал. Моли бога, что зубы болят.
Кузнец попятился.
Соглашение продолжалось до заката солнца, и все-таки ничего из этого не вышло. Наконец посредник махнул рукой и велел подавать лошадей.
Поехали. Стало смеркаться.
– Куда ж теперь ночевать?
– спросил у ямщика посредник.
– Да в волостную, к Петру Никитичу. Больше некуда.
– Ступай к Петру Никитичу.
– Там спокой, - заметил ямщик.
– Что-о?
– Спокой, мол.
– Черта там спокой, - недовольным голосом сказал посредник. Он был расстроен; но, приехав в волостную, несколько успокоился действительно.
Писарь, отставной солдат, собрался было спать. Зажгли свечку, послали за старшиной.
– Поглядите, - говорит посредник Рязанову.
– Сейчас придет Петр Никитич. Вот, батюшка,
– спросил он у писаря, уже стоявшего навытяжке у двери.
– Никак нет, васкродие.
– Стало быть, все благополучно?
– Точно так, васкродие.
– Вот видите, - сказал посредник Рязанову, самодовольно улыбаясь.
– Уж я наперед знаю, что у Петра Никитича все в порядке: ни одной жалобы, ни драк, ни пьянства, ничего.
– Что же, тут общество трезвости, что ли?
– спросил Рязанов.
– Нет, какое там общество? Тут в третьем участке вздумали было крестьяне зарок дать (это еще до меня, впрочем), ну, и чем же кончилось? передрали только их за это, больше ничего и не вышло. Теперь опять такое пьянство пошло, просто мое почтенье. А здесь нет пьянства благодаря распорядительности Петра Никитича.
Писарь во все время неподвижно стоял у двери и только иногда подходил к столу, ловко плевал себе на пальцы и, расторопно сняв со свечи, опять уходил к двери; кашлять и сморкаться он отправлялся в сени.
В комнате было душно, маятник стучал медленно, поскрипывая и задевая за что-то, по стенам сидели мухи; на улице, далеко где-то, слышалось пение; в сенях кто-то возился и сопел...
– А что, не залечь ли нам на боковую, - зевая, сказал посредник, но в это время, мерно стуча сапогами, вошел старшина, поклонился и стал среди комнаты.
– Вот-с! Вот вам рекомендую, - показывая на него рукою, сказал посредник.
Старшина, небольшой, плотный мужик, с проседью и спокойным лицом, еще раз поклонился и, заложив руки назад, молчал.
– Ну, Петр Никитич, как у вас, все благополучно?
– спросил посредник.
– Все благополучно-с, - степенно отвечал старшина.
– Что уж и говорить про тебя! Разве у тебя бывает когда-нибудь неблагополучно?
– Случается-с.
– Ну, полно!
Старшина почтительно улыбнулся.
– А насчет той бумажки, что я прислал, как?
– подписали?
– Подписана-с.
– У тебя, значит, без сумления?
– У меня этого нет-с.
– Молодец!.. Нет, вот я вам про него расскажу анекдот, - говорит посредник.
– Праздник тут был в селе; мужики, обыкновенно, перепились. А он, надо вам сказать, заранее их предупреждал: смотрите, говорит, праздник придет, пить можете, гулять сколько угодно; ну, только чтобы безобразия у меня не было никакого. Хорошо. Вот перепились мужики так, что многие валялись на улице. Он их всех велел подобрать и в анбар. На другой день у них, разумеется, голова с похмелья трещит. Петр Никитич мой ведет их к церкви, ставит на паперть на колени и по сту поклонов каждому велит сделать; молитесь! Я, говорит, вас наказывать не буду, а вот помолитесь-ка богу, чтобы он простил ваше вчерашнее безобразие! Ну, те, делать нечего, кладут поклоны, а он стоит да считает. Так, я вам скажу, мужики мне говорили: лучше бы, говорят, он нам по двадцати пяти розог дал, только бы не заставлял поклоны класть, потому, понимаете, с пьяной-то головой каково это? Да, молодец, молодец Петр Никитич, - говорил посредник, трепля его по плечу.