Ворожея: Лёд и Пламень
Шрифт:
Где уже поджидала жена.
— Вы это что с Нежданкой удумали? — вновь напустилась она на мужа. — Нешто можно такое удумать? Против самого князя идти удумали. Головы не сносите. Привяжут вас промеж берёз и отпустят. — снова заголосила баба, хватая Гостомысла за руки и пытаясь отговорить от затеи меч себе забрать.
Тому её крики порядком надоели, оттолкнул он от себя бабу и взялся за вожжи. Решил уму-разуму её научить. Взяла привычку на мужа кричать. Ну ничего, скоро меч у него будет, а там он ужо ей покажет, где раки зимуют. С этими мыслями он опустил вожжи на спину
Долго ещё из терема крики бабы доносились. Пришлось даже ворожею звать, чуть до смерти не забил.
Северный гость
Тишка сидел на берегу и что-то строгал из палочки. Домовой с удочкой уже битый час пытался понять, что такое пытается выстрогать упырь, но к разгадке так и не приблизился. А спросить как-то не решался, вот ещё, показывать, что ему интересно, чем там этот дохляк занят. Вила с утра погнала их из избы, уборку затеяла, видите ли.
Готовилась к Яриле. Домовой нервно передернул плечами, к его празднику так не готовилась. Пирог испекла и довольная, горшок бы ей разбить. Но сам научил, что надо быть твёрже, потому ежели горшок расколотишь, то самому веником битым быть, как мыши. Это Проша понимал. Но злость не уходила, чем он хуже Ярилы этого? От неё и на упыря нервничал, сидит, ножичком скребет. Ещё и рыба совсем не ловится. День выдался на редкость неудачным. Гранька эта ещё, чтоб её бесы куда унесли, опять о свадьбе заговорила. Нешто не понимает, что домовому просто неприлично с кикиморой обжениться?
Нет, жениться-то он не против, но ему б домовиху какую, но поблизости свободных не имелось. От того и ходил бобылём.
Вильфрида тем временем прибралась дома и готовилась к обряду. Вся деревня ждала толчённой в ступе воды. Её полагалось набрать из нескольких ключей, что били неподалёку, истолочь, читая наговоры, и, разлив по бутылям, раздать людям. Такая вода помогала от многих хворей. А ещё должны были принести детей на «побитие вербой». Ворожея легонько постукивала хворых веточками, и те быстрее выздоравливали. Дел было много.
С утра козу в поле первый раз выгнала, тоже оходив ту по отощавшим за зиму бокам веткой вербы.
Деревенские мужики с утра уже по полям катались да по лесу колобродили, волков якобы кормили, но на деле больше пугали.
Прошка плюнул на рыбалку и смотал нить с самодельным крючком, надо новых кузнецу заказать. И собрался уже было домой идти. Сколько можно на мёрзлой пока ещё земле сидеть, так и утин подхватить недолго, как из лесу вышел мужик, красивый и высокий, со светлыми длинными волосами, заплетёнными в косы. Надетая кольчуга была прикрыта плащом из волчьей шкуры. Крепкой рукой он сжимал топор. Лицо его было суровым и обветренным, а глаза сверкали синим огнём.
Мужик остановился на краю поляны и окинул взглядом сидящего на берегу Прошку, реку и лес. Тот, в свою очередь, тоже удивлённо смотрел на незнакомца. Что-то знакомое было в фигуре воина, а то, что он воин, домовой не сомневался.
Тот подошёл ближе.
— Здесь живёт вёльва Эйшина? — голос с сильным северным акцентом выдавал
— Эйшина, да, вёльва, — подтвердил тот.
— А ты сам чьих будешь?
— Я Эгиль Ульв, сын Одда Рауда, конунг Тронхейма. А ты кто? — кажется, его совсем не смущал ни сидящий рядом упырь, ни сам домовой.
Такого подробного ответа Прошка не ожидал. Но зато вспомнил, кого ему этот ухарь напоминает. Оддом звали того северянина, что лечила Ясиня, а это, стало быть, его сын, понятно.
— Прошка я, домовой, — буркнул тот.
— Гутгин?
Прошка нахмурился: «Чегой-то он обзывается».
— Никакой я не уткин, а до-мо-вой, — по слогам произнёс он. — За домом слежу. Понимаешь? — как неразумному дитяти, пояснил воину. Тот кивнул. Ну наконец-то понял.
— Я так и сказал, гутгин.
«Тьфу ты, опять уткин или как там он бормочет, разбери этих норманов». Решив не повторять (всё равно своё лопочет), домовой важно приосанился.
— Ясиня померла давно, опоздал ты. Можешь взад вертаться. — Тут как назло явилась Вильфрида и с интересом уставилась на Эгиля. «Ну вот, сейчас ещё влюбится, того гляди, — промелькнуло в голове Проши. — В избу поселит, и будет этот болтун меня опять уткиным обзывать».
— А ты кто? — решила тут же выяснить ведьма.
Тот снова представился. Объяснил, что ищет Ясиню: отец перед смертью просил той дар передать. Вильфрида, нет чтобы прогнать (ворчливо подумал домовой), предложила гостю пройти в избу. «Вот уже началось».
— Я Вильфрида.
Гость (хотя какой он гость, явился без зова) тут же заохал, какое красивое имя, видите ли.
— Прекрасна липа скалы змеи,
Украшенная слезами Фрейм,
Живет за морем в Гардах;
Тогда как я желал бы,
Чтобы молодая Хлин утеса сокола
Мне была бы рождена,
Чтобы Луны ресниц её.
Мне сияли. — Он смущённо замолк.
А Вила непонимающе посмотрела на покрасневшего северянина.
— Я не скальд, но висы немного умею сочинять, — похвалился тот.
— Красиво, но непонятно, — ведьма задумалась, а Эгиль тут же перевёл ей своё творчество.
— Прекрасная дева, украшенная золотом, живёт в Гардарике, а я бы хотел, чтобы её глаза сияли лишь мне.
Теперь уже Вильфрида зарделась от удовольствия. Домовой аж недовольно крякнул, совсем как утка, небось этот рыжий и сглазил. В избе Вилька налила рыжему (как звал его про себя домовой) простокваши и подала приготовленные на вечер пироги. Между прочим, любимые пироги домового, с потрошками. А ему утащить с утра не дала, по лапам отхлестала рушником. «Вот пусть теперь ей этот дрова и колет», — злобно подумал Прошка, наблюдая за тем, с какой скоростью исчезают пироги в ненасытном брюхе Ульва. Плюнув, домовой вышел во двор, дров наколоть, по вечерам ещё было прохладно, да и на утро надо было запасти. Отобедав, тот сытно икнул и начал рассказывать, как он на своём драккаре по морю прибыл. Единственное, что понял домовой, это то, что драккаром тот называл ладью. Зайдя в избу с охапкой в руках, услышал конец разговора: