Воспоминания мёртвого пилота

Собещаков Юрий Михайлович

Полковник юстиции Воробьёв пригласил на первую беседу всех офицеров и прапорщиков, летавших в этот рейс. Кратко обрисовав общую картину выдвинутых против них обвинений и, как обычно, изрядно сгустив краски, он предложил всем присутствующим написать чистосердечные объяснительные записки с указанием роли каждого из членов экипажа в этом деле.

Замполит, ещё надеясь избежать скандала и как-то выкрутиться из щекотливого положения, предложил прокурору:

– Может быть, нам удастся уладить этот неприятный инцидент между собой. Ведь военная прокуратура должна защищать интересы военнослужащих в спорных ситуациях. Особенно, когда истцом выступает гражданская организация.

Во время речи Леонида Ивановича лицо полковника Воробьёва становилось

всё краснее и краснее и, когда Скворцов наконец-то замолчал, багровый от гнева прокурор закричал на него так, что казалось окна, вылетят на улицу, а потолок рухнет на головы провинившихся:

– Военная прокуратура стоит на страже закона, а не проворовавшихся военнослужащих. Закона, повторяю лично для Вас, подполковник. Вам это ясно?

– Ясно, - обречено ответил замполит.

Члены экипажа, пытаясь свалить всю вину со своих плеч на плечи главного организатора рыбного бизнеса, подробно описали, как готовилась сделка с сахалинскими рыбаками и свердловскими перекупщиками. Но, так как перед Воробьёвым никто не ставил непосильную задачу по искоренению "рыбного бизнеса" в целом, он подписал "постановление об отказе в возбуждении уголовного дела" и со своими комментариями отправил все документы в штаб авиации Тихоокеанского флота.

К комментариям полковника юстиции в штабе отнеслись с полным вниманием. И, без дополнительных разбирательств, заместителя командира полка по лётной подготовке, подполковника Малышева понизили в должности до командира эскадрильи, а заместителя командира полка по политической подготовке подполковника Скворцова перевели служить на авиабазу Романовка штурманом самолёта-разведчика ТУ-16Р.

Глава 22

Авиабаза Романовка находится на самом побережье залива Петра Великого. В задачу базировавшейся там разведывательной эскадрильи входило летать вдоль западного побережья Японии и восточного берега Корейского полуострова, контролируя акваторию Японского моря и Корейский пролив.

Время от времени экипажи транспортного полка оказывали радио-поддержку низко летающим самолётам-разведчикам. Наш самолёт-ретрaнслятор стоял в самом дальнем капонире полковой стоянки самолётов и всегда находился под вооруженной охраной. В его грузовом отсеке было установлено специальное оборудование, предназначенное для перехвата радио-переговоров самолётов вероятного противника. Лётчики имели доступ только в кабину пилотов, а со спецоборудованием работали сотрудники Главного Разведывательного Управления Министерства обороны. Они приезжали обычно из Владивостока за два часа до вылета и уезжали под охраной автоматчиков сразу же после приземления самолёта и заруливания его в капонир.

Однажды, во время полёта на этом самолёте, когда мне уже порядочно надоело выписывание эллипсов, вытянувшихся вдоль Японских островов, когда я уже ненавидел кислородную маску, которая крепилась к моему шлемофону и не снималась в таких полётах от взлёта до посадки, и когда до окончания задания оставалось ещё сорок минут, по кодированной связи поступила команда: "Срочно вернуться на базу".

Это было очень необычно. Ещё больше меня удивила группа офицеров, встречающих мой самолёт на стоянке. У капонира кроме привычных для нас офицеров разведки стояли командир и начальник штаба полка. Такая встреча не предвещала мне ничего хорошего.

"Что я опять сделал не так?
– анализировал я свой полёт.
– Если я подставил военных разведчиков, то меня живьём сожгут в крематории".

Ещё винты двигателей не успели полностью остановиться, как я расстегнул парашют, кубарем вывалился из аварийного люка в носу самолёта и на полусогнутых ногах побежал докладывать командиру о полученном приказе прекратить выполнение задание.

Не дослушав мой рапорт до конца, он махнул на меня рукой, желая

видимо сказать: "Заткнись, Григорьев, не до тебя", но вслух произнёс:

– Валерий Сергеевич, ты в полёте ничего необычного по радио не слышал?

Понимая, что произошло нечто неординарное, но, слава богу, не со мной, я ответил сухим официальным языком:

– Никак нет, товарищ полковник.

– Если что-то вспомнишь, докладывай немедленно.

– А что произошло, командир?
– осознав, что ругать меня не за что, не по уставу спросил я его.

– Два наших разведчика летали на фотографирование нового японского танко-десантного корабля. Согласно оборонной доктрины, принятой Японией после Второй Мировой войны, они не имеют право создавать наступательные виды вооружений, к которым относится недавно спущенный на воду корабль. Нашему правительству для подачи официальной ноты протеста необходимы его подробные снимки. Самолёты-разведчики нашли его сегодня в нейтральных водах в семидесяти километрах от острова Садо, снизились на предельно малую высоту и занялись фотографированием, а твой самолёт обеспечивал им бесперебойную связь со штабом флота. Кроме этого, специалисты радиоразведки на твоём борту записывали переговоры лётчиков-истребителей, сопровождавших наши самолёты, с их командным пунктом. Четвёрка F-15 "прилипла" к ним сразу же после их первого пролёта над кораблём. Одна пара японцев висела над ведущим, осуществлявшим видео и фотосъёмку с шестидесяти метров, а вторая над ведомым, летевшим чуть сзади и на сорок метров выше. Нижний край облаков в районе обнаружения цели, по докладу лётчиков ведомого самолёта, составлял от восьмидесяти до ста метров. Ведомый экипаж, периодически попадая в облачность, кратковременно терял визуальный контакт с ведущим. В очередной раз выйдя из кучевых облаков, ведомый увидел яркую вспышку в том месте где должен был быть самолёт ведущего, а затем и саму машину. Самолёт был в штопоре без крыла и охваченный пламенем. Обе пары японских истребителей-перехватчиков незамедлительно улетели к своим берегам. Ведомый самолёт, оставшись один, сделал несколько кругов на высоте тридцать метров над водой, обнаружил темное маслянистое пятно, какие-то горящие обломки и приближающийся к месту падения самолёта японский сторожевой корабль.

Пока командир полка вводил меня в курс произошедшего, надеясь, что эта информация чудодейственным образом освежат мою память, радиоспециалисты в сопровождении охраны покинули нашу стоянку.

– Григорьев, до прихода официальной телеграммы по поводу этой катастрофы ни с кем не разговаривай. Это приказ. Ты меня понял?

– Так точно, товарищ полковник.

– Иди, занимайся послеполётными делами.

– Есть.

Через неделю из штаба флота пришла обещанная командиром телеграмма. Начальник штаба полка собрал лётчиков в классе постановки задач на полёты и ознакомил всех присутствующих с её содержанием.

Кроме подробностей полёта наших разведчиков, о которых я уже знал от командира полка, в ней была расшифровка радиообмена командира звена истребителей-перехватчиков с пунктом управления полётов. Из неё следовало, что с авиабазы Ниигата, позывной "Сакура", были даны, а лётчиками в воздухе выполнены, следующие команды:

Командный пункт: - 243-й, обнаружить цель. (Пауза)

Лётчик: - "Сакура", 243-й, цель обнаружил. (Пауза)

Командный пункт: - 243-й, осуществить перехват

цели. (Пауза)

Лётчик: - "Сакура", 243-й, цель перехвачена. (Пауза)

Командный пункт: - 243-й, произвести захват головной цели локатором ракеты. (Пауза)

Лётчик: - "Сакура", 243-й, захват.

Закончив чтение телеграммы, начальник штаба сообщил, что японцы подобрали тела трёх членов погибшего экипажа и передали их нашим представителям. Судьба остальных четырех ребят, бывших в самолёте в том роковом полёте, осталась неизвестной. Затем подполковник высказал нам своё мнение по поводу этого чрезвычайного происшествия: