Воспоминания мёртвого пилота
Шрифт:
Скандал, казалось, стал утихать. Гарнизонные сплетники и сплетницы скучающе отмахивались, когда кто-то хотел развить тему "чекиста и парторга".
Отлегло от сердца и у участников событий.
Девятого января секретари партийных организаций и замполиты всех частей аэродрома Кневичи собрались вечером в гарнизонной сауне отметить "День расстрела рабочих на дворцовой площади царскими войсками". "Кровавое воскресенье" праздновалось под сациви, шашлыки и красное вино. Грузинской кухней заведовал водитель нашего нового замполита сержант Гиви.
Как сын Кавказских гор попал служить на Дальний Восток осталось загадкой. Он отличался
Красноречивые комиссары, хорошенько попарившись, расселись за длинным столом. Над их раскрасневшимися телами вился легкий пар. Белые простыни украшали пояс каждого мужчины. Не приступая к еде все налили себе по первой рюмке чачи и под тост замполита: "За встречу" все дружно выпили. В дальнейшем единодушно решили перейти на красное вино, потому что, приготовленная Гиви чача, очень напоминала русский самогон. Тосты говорили по кругу. Каждый старался удивить собравшихся чем-то новым. Когда очередь дошла до нашего парторга он, поддерживая одной рукой сползающую с его голого тела простыню и, держа во второй руке полный бокал красного, как кровь рабочих, вина, встал и сказал:
– За наше партийное могущество.
Не ожидавшие такого высокопарного слога товарищи переглянулись между собой, несколько человек молча захлопали в ладоши, но не выпить под такой тост было нельзя. А хорошо опьяневший парторг, садясь, добавил:
– Наш шеф молодец. Честно скажу я вам. Не сдал меня КэГэБистам. Я ему за это две бутылки вина подарю. Он за меня контрразведчиков зубами загрызёт. Чтоб знали, что они под партией ходили, ходят и всегда ходить будут. Мы их имели, имеем, и будем иметь. И их жён тоже.
Уже через час, после окончания празднования трагических событий одна тысяча девятьсот пятого года, магнитофонная запись этих слов лежала на столах начальников контрразведки и политического отдела Тихоокеанского флота.
Судьба и мужа, и любовника была решена.
По взаимной договорённости "высоких договаривающихся сторон" обоих офицеров перевели в отдалённые гарнизоны с понижением в должности.
Как рассказывал мне потом тесть, больше всего начальника политотдела флота возмутили те две бутылки вина, в которые была оценена его поддержка.
– Ну, сказал бы парторг: "Поставлю НачПо два ящика армянского коньяка", - говорил он с юмором в кругу друзей-адмиралов.
– Я бы, может, и простил его пьяную браваду. А так дёшево меня ещё никто не оценивал. В порошок сотру гадёныша.
И стёр.
Так, за год моей службы в транспортном полку, сменилось всё контрразведывательное и партийно-политическое руководство. Открытых врагов у меня больше не было. Пора было переходить к заграничным полётам.
Да, я совсем забыл. По-прежнему оставался жив мой враг номер один.
И этот враг был я сам.
Потому, что даже когда капризная дама "Удача" вдруг поворачивалась ко мне лицом и устраняла моих врагов, как в "деле о супружеской измене", я строил
"Ну, ничего, - думал я.
– Отворачивайся сколько угодно. Я подберусь к тебе сзади, и всё равно сделаю своё мужское дело".
А пока вперёд. В очередной рейс. За новыми приключениями. На этот раз недалеко. В Романовку. Там как раз появились самолёты вертикального взлёта и посадки ЯК-38. Интересно будет увидеть, как они взлетают и садятся без разбега.
Глава 27
Остановились на стоянке прилетающих экипажей. Вышли под крыло самолёта в ожидании, когда погрузочная команда привезёт предназначенный для перевозки груз. Мимо нас прорулил палубный истребитель. Взлетная площадка, куда он направлялся, представляла собой квадрат, покрытый металлическими листами, и находилась от нас на расстоянии ста метров. Достигнув её и установив нос строго против ветра, самолёт замер. Мы отчетливо видели, как лётчик открыл заслонки подъёмных и развернул сопла маршевых двигателей вертикально вниз. Медленно выведя обороты всех четырёх турбин на "взлётный режим", он плавно оторвал машину от земли и завис на высоте пять-шесть метров. Грохот стоял такой, что разговаривать было невозможно. В момент перевода поворотных сопел маршевых двигателей в "разгонный режим" самолёт сперва слегка наклонил нос, пролетел немного вперёд, вдруг резко "клюнул" и упал. Во время этого "клевка" катапультное кресло выбросило лётчика вверх. ЯК ударился носом о железный лист, сломался пополам и почти сразу же взорвался. Две пожарные машины, стоявшие рядом, принялись заливать огонь пеной.
А лётчик спускался на парашюте, и ветер подносил его всё ближе и ближе к пожару. Видя, что попадание в огонь неизбежно, он рванул стропы парашюта на себя, наполовину сложил купол и со скоростью, вдвое превышающую обычную скорость снижения, упал на бетон полосы. Купол парашюта упал рядом с ним, но ветер вновь наполнил его и потащил в огонь. Тело безжизненно волочилось на стропах за ним, метр за метром приближаясь к горящим обломкам самолёта. Когда шёлк достиг огня, парашют вспыхнул и обмяк. Пилот же остался лежать на расстоянии длины строп от растёкшегося горящего керосина.
Три пожарника, держа в руках толстый брезентовый шланг и распыляя перед собой широким фонтаном воду, приближались к нему. Когда они подошли вплотную, один из матросов наклонился, взял лётчика за ногу и не разгибаясь потащил его как мешок с песком по бетонке, подальше от огня.
Голова пилота, в пластиковом шлеме с затемнённым стеклом, мелко подпрыгивала на стыках бетонных плит. Руки болтались с обеих сторон от головы. На левой кисти, затянутой в чёрную кожаную перчатку, расстегнулся металлический браслет "командирских" часов. Через несколько секунд они сползли с запястья и остались лежать на земле. Когда один из пожарников увидел это, он бросил шланг, быстро подобрав часы и сунул их в карман своего несгораемого комбинезона. Отойдя назад на безопасное расстояние, спасатели присели у бесчувственного тела и после короткого осмотра замахали руками, призывая на помощь медиков. Санитарная машина рванулась с места её стоянки.