Возвращение
Шрифт:
Платон и поговорит.
Сначала с боярином, потом с боярышней, хотя бы и в присутствии ее отца. Посмотрим, что ты за птица такая, боярышня Устинья.
После трапезы мужчины ушли в горницу к боярину. Сидели там, попивали хмельной мед потихоньку. Не так чтобы допьяна, а просто маленькими глотками, разговеться.
– Хорошо у тебя готовят, боярин.
– Супруга у меня за хозяйством смотрит. И дочек учит, да…
– И дочки у тебя хороши, боярин.
– Понял, Платон.
– Дочка твоя, Устинья, племяшу моему глянулась.
– Племяшу… как зовут его? – Алексей Иванович пытался припомнить неженатых Раенских. Получалось плохо, но все равно… род богатый, род сейчас при царице, при власти – понятно же, надобно дочку замуж выдавать, когда приданого много не запросят.
– Царевич Фёдор Иоаннович.
Боярин рюмку и уронил. И челюсть отвисла…
– К… ка… а?.. Ак?
Получилось что-то вроде кваканья лягушачьего, но тут Платон Митрофанович не обиделся:
– Дело молодое, Лексей. Отправились твои дочери с нянькой на ярмарку рябины купить на варенье. Там с царевичем и столкнулись. И запала ему в сердце боярышня Устинья. Говорит, люба она ему. Жениться хочет.
Боярин Заболоцкий только икал. Тихо, но отчетливо.
Царевич?!
Это ж…
Это ж честь-то какая! А удача?!
Ну, Устя, ну, девка… огонь!
– К Рождеству отбор назначим, а на Красную горку и свадьбу сыграть можно будет.
– П-платон М-Митрофанович… я эт-то…
– Надеюсь, не откажешь ты, боярин? Или иной жених есть на примете?
Алексей Иванович так головой замотал, что по горнице ветер пошел.
– Да я… да никогда… нет никого… то есть… – Собрался постепенно. И заговорил уже более спокойно: – Ни с кем у нас сговора пока не было. Думали мы с соседом детей поженить, ну так мысли не бумага. Конечно, не откажу я… честь-то какая!
– А у самой Устиньи никого на примете нет? А то, может, люб ей кто?
– Да я… нет у нее никого!
– А все-таки? – Дураком Платон не был. Мало ли что отец не знает? Ой не про все ему дочери рассказывают! На то и баба, чтобы крутиться, ровно змея в вилах.
– Нет никого! Точно!
– Ты ее пригласи, боярин. Побеседуем мы с ней, а то, может, она и не захочет?
Алексей Иванович только кулак сжал, словно уже розгой примеривался. Но потом подумал, что оно и правильно.
Понятно, от такого предложения никто не откажется. Но бабы ж дуры, а девки вдвое дурее. Ежели Устька кричать начнет, будет просить ее не отдавать али еще какую глупость выдумает, пусть лучше сейчас все это случится.
Не потом.
Так что боярин кликнул холопа и приказал позвать Устинью.
Устя сильно и не удивилась.
Она
– Вот как у тебя так вышло, ладно да гладко? Почему у меня все из рук валится? А тебе хоть бы что! Как будто ты по сорок раз на дню с боярами за столом сиживала!
Устя гладила сестру по голове:
– И ты научишься, невелика та наука. Сиди да гляди себе, лишний раз руками не двигай, молчи, пока не спросят. Вот и будешь казаться умной да ладной.
– Ы-ы-ы-ы-ы… и гречей я вся обсыпалась!
– Вот и не тянула б ее в рот, когда руки от волнения дрожат.
– Умная ты, Устька…
Устя только плечами пожала. Когда сестре охота злобиться, что она-то сделать может? Да ничего…
А тут и в дверь постучали.
– Боярышня Устинья, боярин кличет.
Устя подошла к зеркалу, посмотрелась.
Хороша, спору нет. Сарафан темно-синий с серебряной вышивкой, рубаха белая, в косе лента синяя, на голове маленький венчик серебряный. На ногах башмачки козлиной кожи.
Коса длинная по платью бежит, стелется… Устя ее на грудь перекинула.
Хороша?
И глаза у нее такие глубокие стали, словно море грозовое.
Теперь еще губы покусать да за щеки пощипать, а то кровь от волнения и отхлынула. А белилами да румянами Устя и не пользовалась. Вредные они… и ни к чему.
И пошла вслед за холопом.
Даже и не удивилась, боярина Раенского увидев. Поклонилась – и встала молча. Они звали – им и говорить.
Платон Михайлович поднялся, подошел к Устинье, вокруг обошел.
Как мимо лошади на ярмарке.
Устя в себе воспоминания давила.
Да и не было у нее ничего особенного, такого, что с Раенским было связано. Не интересовала она его, так-то. Баба – и баба. Была б умная, боярин бы с ней поговорил. Может, и помог бы.
А с дуры какой спрос? Пусть сидит да молится почаще.
Так слов боярин и не дождался. Устя как смотрела на батюшку, так и смотрела.
– Ох и хороша же ты, боярышня. Как яблочко наливное, так и съел бы.
Молчание.
А что тут говорить, боярин же вопросов не задавал? А что хороша… она и сама знает!
– Молчишь, Устинья Алексеевна? Ничего сказать мне не желаешь?
– Так ты ни о чем и не спрашивал, боярин Платон Митрофанович.
– Верно. А сама не догадываешься, к чему мы тебя позвали?
– А зачем девку позвать могут? Либо ругать, либо сватать.
– Ругать тебя вроде как и незачем. А сватать есть за кого. Не догадаешься дальше-то?
– Я, Платон Митрофанович, гаданием не занимаюсь, это супротив Бога. А думать… где уж девке думать, ее дело выполнять, что батюшка прикажет.