Время жнецов
Шрифт:
Сушко возражать не стал, всё сказанное Вяземским было простой констатацией фактов и реального положения вещей с сыском лиходея. Но Вяземский не унимался — последний выпад Цветочника задел его за живое, он явственно представлял себе угрозу для жизни и здоровья Каро де Лавинь, к которой питал тёплые чувства, совсем не ожидая такой непредсказуемой реакции от себя самого:
— Клим Авдеевич и Лавр Феликсович, попрошу вас к завтрашнему утру предоставить протоколы осмотра мест происшествий по первым двум случаям в морг Обуховской больницы, куда уже сегодня нужно доставить труп Лермана. Если результаты осмотра погибших у «Музыкального салона» меня удовлетворят, то моего личного присутствия на вскрытиях не требуется. Я знаю, чья рука там поработала… По поводу тела вашего сослуживца — о нём я позабочусь лично, как и о результатах секции Лермана. Будьте особо внимательны
Пролётки подкатили совсем неожиданно, и троица разъехалась по своим местам. На Лиговке вокруг тела Шапошникова, не смотря на полицейский кордон, собралась масса зевак. Здесь уже присутствовали представитель полицейской части и околоточный надзиратель. Опрос свидетелей на месте происшествия был произведён, теперь искали очевидцев в близлежащих домах. Сушко первым протиснулся к телу сослуживца и опознал его:
— Да, это Леонтий… Леонтий Шапошников. Аген сыскной полиции.
Вяземский перехватил непроизвольное движение Сушко к трупу и остановил возбуждённого полицейского словами:
— Лавр Феликсович, дорогой мой. Не стоит топтаться на месте преступления, дайте мне возможность во всём разобраться без помех.
Тело сыскного лежало на правом боку. Из одеяния лишь рваная нательная рубаха да грязные штаны — верхней одежды и обуви на трупе не было. На шее зиял ровный и непрерывный, от уха до уха, разрез, голова запрокинута назад. Крови рядом с телом нет, но рубаха на плечах и подоле полностью ей пропитана — белая ткань в чёрно-бурых пятнах. На обнажённой груди бывшего полицейского пузырились следы ожогов, ногти на правой кисти выглядели рваными кусками, подушечки трёх пальцев истерзаны. Отчётливо видны отпечатки колёс телеги, следов волочения тела не обнаружено. Суммировав все впечатления, Вяземский озвучил своё заключение:
— Время смерти более 12 часов назад. Причина смерти — одномоментное пересечение сонных артерий с обеих сторон. Убили мужчину не здесь. Труп привезли сюда на телеге и… сбросили. Было это ещё рано утром, на одежде следы утренней влаги и мокрой земли. Перед смертью жертву изощрённо пытали. Орудие убийства, предположительно, опасная бритва. Цветочник… Это он. Детали изложу после вскрытия. Встретимся в Сыскной завтра в полдень.
— До встречи, Пётр Апполинарьевич. А я пока останусь здесь, хочу сам побеседовать со свидетелями и очевидцами, — ответил Сушко и направился в сторону группы местных полицейских.
Вяземский, воспользовавшись служебным транспортом, отправился домой. Обед, как и недовольное бурчание Ильзе: «Господин доктор, вы опять изводите себя голодом. Ваш живот не вынесет таких испытаний, а больным вы станете ненужным, даже на службе», вернули Петра Апполинарьевича к домашней реальности, но надолго от размышлений о Цветочнике и мадам де Лавинь не отвлекли. И Пётр Апполинарьевич совершил то, о чём мечтал с самого утра: подошёл к телефонному аппарату и запросил абонента № 33. Оператор трижды соединял его с «Музыкальной гостиной», но на том конце провода трубку никто не брал. Тогда Вяземский, переодевшись и захватив с собой трость, сам отправился на набережную Фонтанки.
Его встретил уже знакомый швейцар и проводил к гардеробщику, который поприветствовал Вяземского словами:
— Добрый вечер, ваша светлость. Чем могу служить в этот раз?
— Я к мадам де Лавинь, милейший, — ответил Вяземский, еле сдерживая волнение. — Доложите о моём приходе. Её телефон не отвечает.
В ответ гардеробщик, окинув Вяземского долгим многозначительным взглядом, произнёс:
— Ваша светлость, для всех мадам де Лавинь отбыла на воды в Баден-Баден. Её здоровье внезапно пошатнулось… Делами салона сейчас заправляет распорядитель — господин Троицкий. Но для вас у меня имеется письмо… Возьмите.
Вяземский правой рукой взял конверт, а левой положил на стойку гардероба серебряный рубль, и уже потом, медленно развернувшись, покинул «Музыкальную гостиную». Петру Апполинарьевичу совсем не хотелось читать послание милой ему женщины на улице, среди людей, городского шума и праздных зевак.
«Mon cher ami, Рierre! Дорогой Пётр Апполинарьевич, я не перестаю корить себя за то, что не рассказала вам всей правды при нашей встрече. Меня преследует страшный человек. Он вообразил себе, что я кокотка, и всеми способами домогался меня. Я отказывала ему, потому он затаил злобу. Вскоре я прочитала статью в „Санкт-Петербургских ведомостях“ об ужасных убийствах женщин и поняла, что сумасшедший поклонник в своих притязаниях зашёл слишком далеко. И я поведала эту историю Константину Александровичу, он мой патрон, а значит и первый защитник. Константин Александрович живо откликнулся и приставил ко мне охрану, которую сегодня нашли мёртвой. Мерзкий убийца зарезал их, как ягнят на закланье. Я вынуждена покинуть Петербург и какое-то время находиться в родовом имении Грузино, тем более, что скоро лето и там восхитительно хорошо, живительно для моих слабых лёгких. Всё это время я буду помнить о вас и трепетно ожидать встречи. Простите, что не телефонировала вам об изменениях в моей жизни, но говорить об этом тяжело и я доверилась бумаге. Надеюсь на скорую встречу.
Саro de Lavigne, а для вас всегда Анна Аракчеева".
Вяземскому пришлось несколько раз перечитать письмо, чтобы смысл сказанного укоренился в его разуме. Анна тяготилась расставанием и недосказанностью в их отношениях. Но она и он понимали, что в любом случае, между ними всегда будет стоять наследник престола — пресловутый патрон, который никогда не позволит Анне уйти по своему желанию или иметь другого мужчину. В этом случае всю тяжесть решения должен принять на себя он сам, так Пётр Апполинарьевич представлял себе взаимоотношения подобного рода. И Вяземский принял решение, тем более, что Анна Аракчеева об ответном письме не обмолвилась. «Здесь надо рвать по живому, иначе вместо любви будет вечная мука. Анна сейчас в безопасности, а большего мне и не надо» — мысленно поставив точку в этой истории, Вяземский взялся за томик Мольера. Завтра предстоял трудный день с неизвестным финалом, потому Пётр Апполинарьевич лёг спать пораньше, но перед сном остро ощутил, пришедшее и закрепившееся намертво ощущение, что с этого момента Цветочник стал для него личным врагом.
Глава 8
Глава 8. И мёртвые способны говорить.
Это раннее утро снова свело Вяземского и Штёйделя в помещении морга Обуховской больницы. Но отчёт помощника Вяземскому начался не с полицейских протоколов, а с результатов выполнения полученных вчера поручений.
— Мой дядя Густав, — начал свой доклад Карл Альфредович, — преподаёт немецкий в Санкт-Петербургском Императорском университете, потому всё детство и юность я провёл с Гёте, Шиллером, Кернером и Каролиной фон Гюндероде в руках, не говоря уже о постоянных занятиях грамматикой и лексикой. К восемнадцати годам я хорошо разбирался в диалектах языка и его особенностях в различных областях Германии. Потому обоснованно могу заявить, все трое — хозяин парикмахерского салона Бауман, мастер париков и специалист по стрижке являются прибалтийскими немцами, чей язык не обогащён знаниями немецкой литературы, культуры и искусства, но совсем далёк от разговорного. А вот интересующий вас брадобрей Алекс Шнайдер говорит на убогом немецком, тщательно скрывая польский акцент. Я бы сказал, что на русском он говорит намного лучше, выше уровня варшавского мещанина. Очевидно, субъект, называющий себя Алексом Шнайдером, имеет профессиональное образование, где ведущим языком был русский.
— Сегодня к полудню будет известен результат проверки паспортов всей четвёрки. Надеюсь, он развеет или утвердит мои сомнения в их подлинности, — ответил Вяземский.
В конце доклада Карл Альфредович представил наставнику рисованные портреты Цветочника, по трём словесным описаниям, с учётом характерологических особенностей преступника. Вяземский долго их рассматривал, а потом произнёс:
— Вот этого, черноволосого с серыми глазами я где-то видел, только не могу вспомнить где…
— Пётр Апполинарьевич, а не кажется ли вам, что он одинаково похож и на Теодора Коха, и на Алекса Шнайдера, — таким образом Штёйдель попытался развеять сомнения наставника. — Хотя, моё мнение может быть притянутым за уши… Но рисованием я занимался вчера, а в парикмахерской был уже сегодня.