Выдержал, или Попривык и вынес
Шрифт:
Бдный Олендорфъ не могъ продолжать и заплакалъ, плакалъ онъ не одинъ, такъ какъ я и мистеръ Баллу присоединились къ его слезамъ. Наконецъ, Олендорфъ совладалъ съ собою и сталъ снова говорить и прощать меня, въ чемъ я былъ виноватъ передъ нимъ. Затмъ онъ вытащилъ бутылку виски и сказалъ, что будетъ ли онъ живъ или мертвъ, но больше никогда не прикоснется до вина. Онъ говорилъ, что потерялъ всякую надежду на сохраненіе жизни и хотя чувствовалъ себя плохо подготовленнымъ къ смерти, но подчинялся смиренно своей участи; если онъ и желалъ бы продлить свое существованіе, то не для эгоистическихъ цлей, а единственно для того, чтобы совсмъ преобразиться и предаться добрымъ дламъ, помогать нищимъ, ухаживать за больными и предостерегать каждаго отъ дурныхъ послдствій невоздержанія, жизнь его была бы полезнымъ примромъ для юношества, и тогда подъ конецъ умереть съ пріятнымъ сознаніемъ, что прожилъ не даромъ. Онъ кончилъ тмъ, что сказалъ, что тутъ же, въ присутствіи смерти, начинаетъ свое преобразованіе,
Мистеръ Баллу длалъ замчанія подобнаго же свойства и началъ съ того, что выбросилъ старую колоду картъ, съ которой не разставался и которая услаждала наше заключеніе во время наводненія и сдлало его отчасти сноснымъ. Онъ сказалъ, что хотя никогда не былъ игрокомъ, но всетаки доволенъ, такъ какъ игра въ карты. во всякомъ случа занятіе безнравственное и вредное, и ни одинъ человкъ не могъ вполн быть чистымъ и непорочнымъ, если не избгалъ ихъ. «И потому, — продолжалъ онъ, — совершая это дйствіе, я уже теперь начинаю чувствовать симпатію къ духовной сатурналіи, необходимой для полнаго и окончательнаго преобразованія». Этотъ наборъ словъ тронулъ его, какъ никогда не могла осмысленная рчь, и старикъ зарыдалъ заунывно, но не безъ примси довольства. Моя собственная исповдь была такого же характера, какъ и моихъ товарищей, и я знаю, что чувства, внушаемыя ею, были чистосердечны и искренни. Мы все были искренни и вс глубоко тронуты и проникнуты присутствіемъ смерти и сознаніемъ лишенія всякой надежды. Я бросилъ свою трубку и, сдлавъ это, почувствовалъ себя свободнымъ отъ ненавистнаго порока, который угнеталъ меня постоянно, какъ тиранъ. И пока я еще говорилъ, то размышлялъ о томъ добр, которое могъ бы сдлать на этомъ свт, и о большемъ еще теперь, съ помощью новыхъ побужденій и высшихъ и лучшихъ стремленій, если только продлить жизнь на нсколько лтъ боле; мысль эта меня терзала и слезы снова потекли ручьями. Мы вс трое обнялись и въ такомъ положеніи, сидя, ожидали появленія сонливости, которая всегда предшествуетъ смерти отъ замерзанія.
Понемногу оно стало нами овладвать, мы сказали другъ другу послднее прости. Пріятное ощущеніе сонливости захватывало пропадающее сознаніе, а снгъ хлопьями укутывалъ блымъ саваномъ мое побжденное тло. Пришелъ часъ забвенія. Борьба съ жизнью прекращалась.
ГЛАВА XXXIII
Не помню, долго ли я находился въ состояніи забвенія, но оно показалось мн вчностью. Понемногу я сталъ смутно сознавать себя и почувствовалъ боль во всхъ членахъ и по всму тлу. Я вздрогнулъ. «Смерть, — мелькнуло въ голов,- вотъ она, смерть!»
Около себя увидалъ я что-то блое, поднимающееся, и услыхалъ голосъ, полный горечи, сказавшій:
— Не будетъ ли кто изъ васъ, джентльмэны, настолько любезнымъ, ударить меня сзади?
Это былъ Баллу, по крайней мр, это было его подобіе, въ сидячемъ положеніи, покрытый снгомъ и обладающій его голосомъ.
Я всталъ и тутъ, при неясномъ еще разсвт увидлъ въ пятнадцати шагахъ отъ насъ постройки и зданіе почтовой станціи и нашихъ осдланныхъ лошадей, стоящихъ подъ навсомъ!
Недалеко отъ меня поднялся дугообразный снжный сугробъ и Олендорфъ показался; мы вс трое услись и смотрли на дома, не ршаясь промолвить слово. Правда, намъ нечего было сказать. Положеніе наше было настолько глупо-смшное и унизительное, что слова теряли смыслъ, и мы не знали, съ чего начать.
Чувство радости освобожденія было отравлено, не только отравлено, оно почти совсмъ не ощущалось. Не проронивъ ни слова, мы сдлались почему-то сердиты, раздражительны, злы другъ на друга, злы на себя, злы на всхъ вообще; угрюмо стряхнули нависшій снгъ съ одежды и смущенно поплелись одинъ за другимъ къ лошадямъ, разсдлали ихъ и вошли на станцію. Я едва ли что-нибудь преувеличилъ, разсказавъ это курьезное и глупое происшествіе. Оно было именно точь-въ-точь, какъ я его описалъ… Не дурно, дйствительно, просидть въ степи, ночью во время мятели, быть почти занесенными снгомъ, чувствовать себя одинокими, безпомощными, когда въ пятнадцати шагахъ стоитъ уютная гостинница.
Въ продолженіе двухъ часовъ мы сидли на станціи въ сторон отъ всхъ и мысленно вспоминали съ отвращеніемъ все происшедшее. Поняли, почему лошади насъ покинули. Он, почуявъ свободу ушли и, вроятно, черезъ четверть часа стояли уже подъ навсомъ и слышали и потшались надъ нашими исповдями и жалобами.
Посл завтрака мы почувствовали себя нсколько лучше, бодрость жизни вернулась. Свтъ казался привлекательнымъ и жизнь стала снова драгоцнна, какъ и въ прежнее время. Не много погодя мною овладло какое-то странное безпокойство, которое росло, мучило меня, не переставая. Увы, мое преобразованіе было далеко несовершенно — я хотлъ курить! Я воздерживался, сколько силы дозволяли, но плоть немощна. Я вышелъ одинъ побродить и боролся самъ съ собою цлый часъ, напоминалъ себ свои общанія переобразовать себя, усовщевалъ себя, убждалъ; упрекалъ, но все было тщетно; я вскор изловилъ себя, роющимся въ снгу, разыскивая трубку. Посл продолжительныхъ поисковъ я нашелъ ее, тихо ушелъ
Пошлость нашего положенія дошла до крайности. Мы протянули другъ другу руки и согласились никогда больше не упоминать ни о нашемъ «переобразованіи», ни о «полезномъ примр для юношества».
Станція, на которой мы находились, стояла на самомъ краю двацать шестой мили степи. Еслибъ мы подошли къ ней на полчаса ране, то услыхали бы крики людей и выстрлы ихъ, такъ какъ въ то время ожидали гуртовщиковъ со стадами овецъ и, зная, что въ такую ночь легко сбиться и пропасть, намренно кричали и стрляли, чтобы этимъ направить ихъ на правильный путь. Пока мы были на станціи, трое изъ гуртовщиковъ явились, падая съ ногъ отъ изнеможенія и усталости, а двое такъ и пропали и никогда о нихъ никто уже не слыхалъ.
Мы пріхали въ Карсонъ въ должное время и ршили тутъ отдохнуть. Этотъ отдыхъ вмст со сборами въ поздку на Эсмеральду продержалъ насъ цлую недлю и далъ намъ случай присутствовать при разбирательств одного дла, «о большомъ земляномъ обвал», дло между Гейдомъ и Морганомъ, обстоятельство, извстное и по сей день, не забытое въ Невад. Посл нсколькихъ словъ необходимаго разъясненія я опишу весь ходъ дла этой странной исторіи.
ГЛАВА XXXIV
Около Карсона, Игль и Уашу долинъ, горы очень высоки и отвсны, такъ что весною, когда снгъ начинаетъ быстро таять и согртая поверхность земли длается рыхлою и мягкою, обыкновенно начинаются опустошительные земляные обвалы. Читатель врядъ ли иметъ понятіе о земляныхъ обвалахъ, если не жилъ въ этой стран. Въ одно прекрасное утро вы встаете и видите, что цлый склонъ горы отпалъ и свалился внизъ въ долину, оставляя на передней сторон или чел горы большой, безлсый, неприглядный шрамъ, вроятно, для того, чтобъ это обстоятельство не скоро изгладилось изъ памяти его.
Бункомбъ, главный повренный Соединенныхъ Штатовъ по дламъ казны, былъ назначенъ въ Неваду. Онъ считалъ себя весьма талантливымъ и нетерпливо ждалъ случая доказать это на дл, частью, конечно, изъ самолюбія, а частью потому, что его окладъ былъ скудный (что довольно ясно сказано). Старйшіе граждане новой территоріи смотрятъ свысока, какъ-то благосклонно-сострадательно на остальныхъ жителей, пока они держатъ себя въ сторон, но разъ они вмшиваются въ дла, то обходятся съ ними безцеремонно.
Однажды утромъ Дикъ Гейдъ опрометью прискакалъ въ Карсонъ къ стряпчему Бункомбъ и, не давъ себ труда привязать лошадь, вбжалъ къ нему. Дикъ былъ сильно возбужденъ. Онъ сталъ просить повреннаго не отказать ему вести его дло и, если только общаетъ выиграть, то заплатитъ ему пятьсотъ долларовъ; посл этого онъ сталъ разсказывать свое горе, сильно размахивалъ руками и ругался безпрестанно. Онъ объяснилъ, что всмъ давно извстно, что онъ уже нсколько лтъ подъ-рядъ пашетъ и обрабатываетъ землю въ области Уашу, успшно занимаясь дломъ, и къ тому же всякій зналъ, что ферма его находится около самой окраины долины, а что Томъ Морганъ обладалъ фермою, стоящею сейчасъ надъ нимъ на склон горы. Дло въ томъ, что приключился страшный, разорительный обвалъ и вся ферма Моргана съ ея заборомъ, хижинами, скотомъ, гумномъ, однимъ словомъ, со всми постройками спустилась прямо на его владнія и покрыла ихъ слоемъ, толщиною въ 38 футъ, не оставляя свободнымъ ни одного уголка его собственности. Морганъ отказывался освободить мсто, говоря, что сидитъ въ своемъ собственномъ дом и что домъ этотъ стоитъ на той же самой земл, на которой стоялъ и прежде, и что ему весьма интересно видть, кто посметъ заставить его удалиться.
— А когда я упомянулъ ему, — сказалъ плаксиво Гейдъ, — что онъ услся на мои владнія и постройки и этимъ нарушаетъ право недвижимой собственности, онъ имлъ дерзость спросить меня, зачмъ я не остался на моей ферм и не берегъ своего имущества, когда видлъ, что онъ спускается. Почему я не остался, противный лунатикъ, когда я услыхалъ этотъ шумъ и грохотъ и посмотрлъ вверхъ на гору, то думалъ, что весь свтъ разрывается и проваливается вдоль ската горы, — обломки, дрова, громъ и молнія, снгъ и градъ, хламъ, клочья сна и пыль столбомъ, вотъ все, что виднлось; деревья выворачивало вверхъ корнями, скалы, величиною съ домъ, прыгали около тысячи футовъ вверхъ и разбивались на мелкіе куски; скотина, вывороченная на изнанку, падала внизъ головою, со своими хвостами, висящими во рту, и посреди всего этого опустошенія и крушенія, дуракъ этотъ, проклятый Морганъ, сидя на столб своихъ воротъ, удивляется, почему я не остался беречь своего имущества! Боже, Создатель! Когда я увидлъ весь этотъ ужасъ, то, кажется, въ три прыжка очутился не всть гд.