Я - душа Станислаф!
Шрифт:
Май выкрасил Кедры в нежные цвета весны. Тайгу посеребрил по линии озера и принарядил в коричневый и темно-зеленый бархат. С центральной улицы, хотя она была единственной, тайга просматривалась именно такой. День был солнечный и теплый, но по-весеннему для тех мест – зябко…
Налим выравнивал спину, оглядывал себя, и даже свои заскорузлые руки, нервно дергая молнию на кожанке: вниз-вверх. С Михаилом они, не торопясь, шли к Прибалту – так звали-величали нового человека в поселке. Михаил хотел с ним познакомиться еще в начале марта, услышав о нем впервые, да в поселке тот появлялся наездами, а неделю тому приехал в Кедры уже с семьей. До этого он купил дом на краю поселка, но добротный и ремонт не понадобился. Теперь
Волнение Налима было явным, а бригадир не мог взять в толк, отчего оно. Но и не имел намерения об этом спросить у того, плечистого и с серебристыми усами на смуглом широком лице, кто шел с ним рядом. Да и зачем спрашивать о том, что выдает себя само: неподдельное волнение – видно сразу. Главное, что волнение не прячется, а значит – это что-то личное. С этим у Налима строго: и Михаилу вспомнилось, как тот объявился в Кедрах лет пять или шесть тому назад.
…Рослый, плечистый и седой не по годам. И не цыган, как выяснилось позже, да что-то в нем было от цыганской бесноватости во взгляде. Что-то такое в глазах – завораживали, пожалуй. А уж бабы ходили на него посмотреть – какое там стеснение?! Дал Бог стать мужику, хотя и судьбу дал – не приведи Господь!
Но о судьбе знал только Михаил, и не распространялся по этому поводу – был у него с Налимом уговор по этому поводу. Хотелось забыть бригадиру эту вымученную в годах сердечную исповедь сразу же – не мог еще и сейчас. А тогда, когда Налим пришел к нему в контору и попросился на работу в артель, он ему сказал, как отрубил: или рассказывай, за что сидел в тюрьме, или проваливай – и не бреши, пожалуйста!
…Не солгал Налим – напился жгучих слез из глаз виноватых, да, упираясь совестливым взглядом, куда только мог, доверился все же Михаилу в своем сокровенном горе и несчастии – рассказал, как все было:
– С Артуром мы и военное училище заканчивали, и служили после в одном десантном полку. Дружили – это факт. Для меня мужская дружба – это, своего рода, строевой шаг во взаимоотношениях двух мужчин. Чёткий, точно вымеренный и предсказуемый. Мы так с Артуром и дружили: объединяли силы и усилия в одном, но общем, шаге армейской жизни. Офицеры, словом!
Женился я рано. Еще курсантом. Только стал я замечать за своим другом, что жену мою он не просто рассматривает, а раздевает глазами, впрямь, у меня же на глазах! Один раз так, другой раз так, третий, и, что просто не укладывалось в моей голове, делал это Артур открыто: абсолютно не озаботившись тем, что я рядом и это моя жена. Я ему при случае об этом сказал, а он даже в лице не изменился. Мы ведь друзья, говорю ему, зачем так?.. А он отвечает невозмутимо, и даже недоумевая, будто бы: да, мы друзья, да, она – твоя жена, только для него – всего лишь женщина, которую он хочет… И причем здесь наша с ним дружба, если в его планах – получить от нее, с ее согласия, чувственное удовольствие, но не разрушить мою семью?! Об этом он говорил спокойно и убежденно, и в моем согласии, как я понял, не нуждался. Но объяснил почему: мужская дружба не в том, чтобы кастрировать дружбой страсти и влечения один в другом. В чем она – Артур этого еще не знает, не разобрался до конца, но и не в том, чтобы я запрещал ему нравиться моей жене. Для него она – женщина его мужского желания. И когда я встречался с Ольгой, а потом и женился на ней, меня абсолютно не интересовало и не волновало, поэтому, а что же друг – может быть, он тоже влюблен в нее, может быть, тоже хочет на ней жениться?! …Признаюсь: да, не интересовало, и это – факт.
Еще он тогда сказал, что мужская дружба уходит с приходом женщины, и объяснил, как сам понимал, почему: «Потому, Налим, что лучшая подруга для женщины – это мужчина с обязанностями перед ней. Когда ты для нее ею станешь, твоя женщин перестанет тебя завоевывать, а ее чувства к тебе, какими бы они ни были яркими и сильными до этого, станут задыхаться от твоей заботы и очень скоро утратят в ней качество одержимости ими. На смену им, этим чувствам, явиться
…Они нас придумали для себя, говорил Артур обо всех женщинах, чтобы мы о них заботились, оберегали и давали им то, что необходимо для материнства, и чтобы их любили, когда это им нужно.
Нас придумали – не мы их, Налим! Единственное, чего я хочу от твоей жены, так это подтверждения того, что она придумала и меня тоже. …Ты только не дури сразу – я не насильник, – сумей услышать в моих словах право любого мужчины на страсть к твоей жене как к женщине, излучающей чувственное наслаждение для всех. Не хочешь, чтоб излучала для всех, тогда потуши ее. Только я не знаю, каким нужно быть мужчиной, чтобы затмить собой хотя бы самую малость горизонта грез и фантазий женщины, знающей, что она любима.
Подожди и ты узнаешь – тот ли ты, единственный, кому она верна так же, как и себе самой. Нас не только придумали, а еще и вложили нам в башку механизм влюбленности. Я не говорю, что любить – это плохо, только запускает этот механизм она, и только она: женщина!».
«И что мне с тобой теперь делать?» Таким был мой вопрос после всего услышанного от… Я уже не знал, кто мне теперь Артур? А он лишь грустно улыбнулся. «Убей меня, – ответил, отнюдь не шутя, и стал передо мной чуть ли не по команде «Смирно!», – можешь это сделать сейчас, или потом…». И это его «потом» не требовало объяснения, а в меня вползло чем-то схожим с мрачной тревожностью и навязчивыми сомнениями.
Если бы я и набросился тогда на Артура, он не стал бы со мной драться. Нет, не стал бы! И он не оправдывался передо мной – факт! Сказал лишь о том, о чем я никогда не думал. …Меня придумала женщина?! Хотя Олю, свою любовь, я сам себе придумал, еще в детстве. Но, может, не словеса это: механизм влюбленности?.. Получалось, как у Артура: это она придумала меня своим мужем, и я им стал. А стал ли тем единственным?..
Ольге я, конечно, ничего не сказал. Артур не стал у нас чаще бывать, но глаз от жены не отводил. Запретить ему к нам приходить – ну, это как-то совсем… Не по-мужски, что ли!
…Двадцать пять мне было, как и Артуру – когда это случилось. А незадолго до этого, мы обмывали в офицерской компании наши новые звания: старших лейтенантов воздушно-десантных войск. Артур весь вечер кадрил буфетчицу Зою, с ней и ушел.
Через несколько дней после этого я заступил дежурным по части. Ольга собралась к подруге в город – сутки одна! Ближе к ночи у меня закончились сигареты, офицерская столовая была далековато от штаба, а дом, где жили семейные офицеры, в паре минут ходьбы.
Увидев свет в своем окне, я сам себя отругал за невнимательность, входя в подъезд, только, подойдя к двери квартиры, услышал голос Ольги. Что-то нарушило ее планы, подумалось. Чуть приоткрыл дверь и сразу же ее закрыл – грудной смех Артура вогнал меня в ступор. Как вор, я затаился, а когда успокоилось дыхание и в глазах просветлело, стал слушать. Дверь была обшита еще советским ДВП, и слышались хорошо даже интонации в голосах. Артур ничего нового для меня не сказал… Ольга, смущенная таким откровением, отвечала невпопад, растерянно, но голос ее звенел от приятного возбуждения. Слова Артура ее не возмутили – это факт! Но меня еще как возмутило это ее возбужденное хихиканье. А Артур оставался верным себе: признался и ей, что давно очарован красотой Ольги, но не пришел объясняться ей в любви, так как она замужем, а предлагает себя в качестве мужчины-желания. И пояснил – нет, это не любовник. Это мужчина для желания женщины на ее условиях. А что касается дружбы со мной – вроде как упредил он вопрос об этом – то, мужчины дружат мозгами, мышцами, или одними и теми же увлечениями, а женщина – это приходящее и уходящее чувство, и глупо дозировать его в таблетки нравственности или в капли жертвенности… Лично я отказался от микстур моральности, хотя и признаю, что наши чувства от чего-то ведь умнеют?!