Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Тоже семьи, репутации. Но пусть они на самом суде молчат-кивают, но домой-то приходят, с женами делятся? Или запрещено, а то сам статью схватишь? Есть же у каждого лучший надежный друг, и вот ему (непосредственно на ухо, а проболтается — ото всего отрекусь) по пунктам пересказывает. Что? Не могу до конца просечь. Как можно ко всему этому серьезно относиться? Ну клянусь, не могу до конца, до души, до сердца проникнуть, в чужую шкуру, душу влезть.
Что все это за люди такие, мои соотечественники? Не понимаю и тех, кто за деньги, но за деньги все-таки понятнее. А нормальные, гражданские? Почему же они такие ненормальные. Сделать ничего не могут? Отвертеться.
В другой бы стране смеялись?
Или возмущаются, что такие гнусные и политически опасные вещи за лохматые деньги враги за рубежом придумывают, а тут разносят, а наши несмышленыши поддаются, перестают нашими быть, проникаются, перерождаются, смеются, друг дружке пересказывают, в антисоветчину втягиваются, сгнивают насквозь?
Хорошо еще, что компетентные органы не дремлют. Бдят!
Может, месяц назад он, этот заседатель бедный, этот самый анекдот слышал и не проявил хваленой пионерской бдительности, и теперь уже ум в кулачок собрать не может, не в силах вникать в дело, пытается привспомнить, кто рассказал, кто еще присутствовал, к собственному допросу готовится.
Или задумывается, в какой глупой стране мы живем, без чувства юмора.
Нет, все-таки самое интересное — судья. Ну хорошо (или плохо) — анекдотчик, человек шутлявый, законов не знал, но судья-то!
Солидный человек с высшим юридическим образованием. Законник, человек грамотный, — профессионал. У него же и другие дела, убийства, ворье, хулиганье, разбой — уголовка. А тут — анекдот.
Срок корячится похлеще разбойных, как тут не расхохотаться. Неужели ему, ни одному из них, за десятки-то лет их — офицерские полки судейского корпуса — не было смешно и гнусно. Здесь нет упрека. Понять можно: жена, дети, стаж, скоро пенсия, репутация, производственная характеристика.
Но в душу бы хотелось хоть теоретически, умозрительно глянуть-плюнуть…
Как там с чувством юмора? Или весь на коммунистический патриотизм изведен?
Но главное не в чувстве юмора, а именно в профессионализме. Судья ведь даже Конституцию читал. Хотя бы чтобы зачет сдать. Знает о ее существовании и что в ней провозглашено. Хотя бы в общих словах. Генеральная, так сказать, линия. Ведь там, вроде бы, написано про якобы свободу слова.
С одной (не главной) стороны — Конституция, основной закон государства. Она не просто дает, а даже га-ран-ти-ру-ет право на любые слова и мысли. И на любые способы распространения этих мыслей с помощью этих слов. Зато с другой (реально угрожающей) стороны — эта самая пресловутая 58-я статья (пункт 10 про антисоветскую пропаганду и агитацию).
Это не этика с ее непроходимыми дебрями, и к черту чувство юмора.
Проблема: как логически и юридически корректно прорваться сквозь это противоречие без утраты человеческого достоинства?
Свобода слова
Я на следствии у партийного товарища, старшего следователя УКГБ Крымской области, у своего допросчика капитана Лысова так прямо и спросил:
— Вот у нас, в нашей наиболее прогрессивной в мире стране, радостно строящей коммунистическое завтра для всего человечества, имеется самая демократическая Конституция в мире. А в ней есть, вроде, пункт о, так сказать, свободе якобы слова.
А с другой, еще гораздо более, до смертельного ужаса уважаемой, стороны, имеется самый гуманный в мире уголовный кодекс. С 58-й статьей в червонном углу. А там пунктец — 10. Где эта самая свобода ядреного
Как же это понять, не впадая в грех противоречия?
И тут капитан Лысов, условно говоря, Иван Кондратьевич…
(Вынужден отвлечься для демонстрации поясняющего примера. Как-то меня привели в гости, если так можно выразиться, к коту. То есть квартиросъемщицей числились родичи моей одноклассницы, но они интереса не представляли и после знакомства не запомнились. Пригласили меня именно, чтобы показать хозяйского кота. Это был славных размеров и неброского окраса беспородный Васька. Но, не бросаясь, слава Богу, в глаза, Васька имел реальные достоинства. Масса котов, котих и котят на шесть кварталов вокруг без всякой генетической экспертизы были на него неотличимо похожи, а в-главных, замечательно этот царственный Василий принимал валерьянку.
Ящик стола, в котором хранились запасы этого снадобья, были исцарапаны котом-алкоголиком. Он научился, стоя на полу, передними лапами вытаскивать, выковыривать, выцарапывать ящик, а потом, заскочив на стол, выгребать склянку, зубами вытаскивать резиновую пробочку и наслаждаться. Много ли вы таких котов встречали?
Тогда хозяева стали стол на ключ запирать.
Специально для меня на сей раз ящик отомкнули, вынули пузырек и набуровили солидную по человеческим масштабам порцию в плошку.
С этого места начинается рассказ. Кот, Васька этот, пить не стал. Он стал в валерьянку играть. Он к плошке подходил, вглядывался, вдумывался. Садился рядом, умывался, жмурился, ложился, лапки вытягивал, коготки выпускал, катался по ковру на спине, отходил, похабно виляя хвостатым телом, снова подходил или подползал, принюхивался, грозил плошке лапкой, макал лапку в жижу и долго ее вылизывал, мурлыкал, подмигивал плошке, подмигивал нам, играл с собственным хвостом — старый развратник, облизывался, отхлебывал глоточек, снова вальяжно отходил, укладывался вдалеке, искоса поглядывал, делал вид, что не интересуется, позевывал, скачками приближался…
В конце концов он всю дозу до скрипа вылизывал, и на том представление заканчивалось. Конечно, это он не с валерьянкой играл, а специально для нас, и особенно хозяев ублажал хорошо отрепетированным концертом, чтобы не прекращался приток живительной влаги. Вот так и Иван Кондратьевич.)
Иван Кондратьевич Лысов не стал скрывать от меня, как он рад моему наивному вопросу. Ему многажды задавали подобный вопрос на следственных допросах еще большие и меньшие несмышленыши, чем я. Он хорошо знал выработанный в общегосударственных масштабах ответ. И произнесение его с паузами и мизансценами многократно репетировал на коллективных коллегиях и читках и театрально представлял в ходе следствий.
Он встал, сделал несколько гимнастических движений, чтобы натруженные мозги расправить, прошелся вдоль ковровой дорожки в мою сторону, а затем в раздумье, как бы для подбора доступных мне слов и аргументов, промерил кабинет свой вдоль и поперек. Подступился вплотную ко мне, к моему неподвижному стулу, наморщился, потер виски — ну Васька, Васька, — покачался для разбега с носочков на пяточки и стал мурлыкально вещать:
— Статья нашей родной коммунистической Конституции недвусмысленно дает тебе и всему трудовому народу неотъемлемое, добытое в борьбе с белополяками и остальным мировым капитализмом право свободного выбора любых слов и словосочетаний, когда хвалишь и/или прославляешь все то, что положено, всех тех, кто дал тебе, неблагодарному, это счастье их прославлять.