Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Анна Викторовна, — позвал я, замирая от ужаса, пытаясь приподнять ее с земли, пытаясь найти рану….
Она вздохнула, открывая глаза.
— Вы не ранены? — спросил я ее, все еще будучи вне себя от страха.
— Нет, — странно севшим голосом ответила Анна. — А вы?
— Нет, — выдохнул я, по-прежнему удерживая ее за плечи.
Никто на свете, наверное, сейчас не смог бы заставить меня разжать руки и отпустить ее. Я снова чуть ее не потерял. А она снова меня спасла.
— Кто это был? — спросила Анна Викторовна, глядя на раненного мной стрелка.
— Следователь по делу Кулагина, —
И изо всех сил прижал ее к себе. Господи, как я мог быть так беспечен! А если бы я не попал в него? Она же стояла совсем рядом, абсолютно беззащитная! Как я жил бы, успей он выстрелить? Как я вообще могу жить без нее! Наверное, именно в эту минуту я понял со всей ясностью, что моя жизнь на самом деле ничто без этой единственной на свете, драгоценной, любимой моей женщины. Той, что уберегла меня сегодня от смерти, рискуя собой. Той, кого я готов беречь всю свою жизнь. Беречь, защищать, любить, делать все, чтобы она была счастлива. И никому я ее не отдам. Просто не смогу и все.
Я осторожно помог Анне подняться. Она все еще обнимала меня, будто боясь отпустить хоть на миг, словно не веря, что все миновало. К нам уже бежали городовые, услышавшие звук выстрела. Я показал им на Изварина, продолжая обнимать Анну за плечи, и велел отвезти его в больницу для оказания первой помощи, а затем в управление.
Постепенно Анна Викторовна успокоилась и перестала дрожать, и я настоял на том, чтобы отвезти ее домой. Она хотела остаться, но все же послушалась, видимо, испытывая еще последствия испуга. Пришлось, правда, дать честное слово, что я расскажу ей все об этом деле позже.
Вернувшись в управление я узнал, что Коробейников задержал Кондратьева. Прочитав в суде материалы дела, он сделал абсолютно правильный вывод, до которого я сам почему-то не додумался, что, оставшись вдовой, Вера Кулагина взяла непутевого братца к себе в дом. Он и был тем самым ее управляющим. Я ведь еще хотел разузнать о нем побольше, но забыл за делами. А Коробейников, поняв что к чему, не стал тратить время на то, чтобы искать меня, а взял городового и немедля отправился к дому Кулагиных. И, как выяснилось, весьма вовремя. Кондратьева они застали выходящим из дома с чемоданом. Он попытался сбежать, но его поймали, разумеется. И это была огромная удача. Потому что Изварин ни за что не дал бы показания против своего тестя, рассчитывая на его помощь и защиту. А вот Кондратьеву надеяться было не на кого. И он с удовольствием дал показания и против Изварина, и против Персианова, желая получить хоть малую толику снисхождения за сотрудничество со следствием.
Позже в управлении я допрашивал Изварина в присутствии нашего полицмейстера. Мне требовалось полное содействие моего начальника для дальнейших шагов, и я намерен был его получить, убедив господина Трегубова железными доказательствами, имеющимися в моем распоряжении. Изварину уже оказали медицинскую помощь, и, хотя ходил он с трудом, жизни его ничего не угрожало. Видимо, поэтому, а также потому, что чувствовал за собой поддержку всесильного тестя-прокурора, поначалу он вел себя нагло и вызывающе. Впрочем, меня это не волновало. Он стрелял в меня на глазах у множества свидетелей, и спасти его от каторги не могло уже ничто. Да и доказать то, что он убил Веру,
— Вот эта пуля извлечена из моей пролетки, — рассказывал я ему, выкладывая доказательства на стол. — Эта из тела госпожи Кулагиной, а эта отстреляна из револьвера, с которым я Вас взял. Во всех трех случаях стреляли Вы. Так что единственная возможность облегчить свою участь, это сотрудничать со следствием.
— Спрашивайте, — сказал Изварин, понимая, что при таких доказательствах шансов у него нет.
— Вы помогали прокурору в махинациях? — загремел голосом Николай Васильевич.
Да уж, это дело — звездный час для нашего полицмейстера. Доказать преступную схему с участием городского прокурора удается не каждому. Я с удовольствием отдам господину Трегубову все лавры по этому делу, мне они ни к чему. Я добился именно того, чего хотел — разоблачил преступников, прикрывавшихся именем закона.
Изварин молчал, не желая, видимо, давать показания против тестя.
— В соседней комнате уже идет допрос Писаря, — сообщил я ему. — В его саквояже обнаружили фальшивые векселя. Деваться ему некуда, и он уже дает показания против Вас и прокурора. Так что говорите, отмалчиваться-то бессмысленно.
— Да, — ответил наконец Изварин. — Городской голова понял, что некоторые имущественные споры прокурор разрешает за взятки. Также он узнал обо мне и о Писаре. Писарь уговорил свою сестру, Веру Кулагину, отдать нам эти бумаги.
— Это и развязало Вам руки, — понял я, — и Вы убили Кулагина.
Вот что имела в виду Вера, когда раскаивалась перед смертью. Она поддалась на уговоры брата и выкрала бумаги. И тогда ее мужа убили, а возлюбленного осудили за это убийство, отправив на каторгу.
— Вы пришли к нему вечером и убили ножом, — сказал я Изварину, чувствуя, как закипаю от гнева, — а через полчаса появились там по вызову с полицией. Вы знали, что у его брата трость с клинком, и обмазали его кровью.
— Ну это чушь, — ответил Изварин, — я не убивал Кулагина. У Вас нет доказательств!
— Ошибаетесь, — сказал я ему с усмешкой. — В ту ночь на крыше сидел неудачливый любовник, который все видел. Он видел, как Вы вошли в дом и вышли из него за полчаса до того, как Вы появились там с полицией.
— Ох, какой позор, — простонал вдруг Николай Васильевич, весьма вовремя сбивая меня с накала гнева. — Какой позор! Какой срам! На всю губернию, да что там, на всю Империю! Немедленно арестовать прокурора, — приказал он мне официально, поднимаясь из-за стола. — Произвести обыск. А этого, — он взглянул на Изварина с отвращением, — в камеру.
Дежурный помог Изварину подняться и опереться на костыль, а затем весьма жестко выволок его за дверь.
— Яков Платоныч! — взял меня за плечи Трегубов. — Дорогой вы мой Яков Платоныч! Какое мы с Вами дело свалили! Какое дело!
Терпеть не могу подобные сцены, легче сквозь землю провалиться. Я понимаю, что Николай Васильевич чувствует себя виноватым передо мной, да и благодарность его сейчас неизмерима. Еще бы, я ж его сделал героем, освободившим город от сетей преступного прокурора. И я с удовольствием подарю ему всю славу до капли, но нельзя ли избавить меня от подобной вот неловкости?!