Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Непременно, — пообещал я Ребушинскому информацию, а себе скорую возможность отмщения.
— Так вот, — принялся рассказывать Алексей Егорыч, — эта мадам Де Бо подбирает прислугу для одиноких господ, руководствуясь гороскопами и всякой там прочей астральной чепухой. Но ее протеже не какие-нибудь там крестьянские девки! Ее протеже воспитаны, ухожены и даже очень образованы. Учтите, — наклонился ко мне Ребушинский, желая подчеркнуть значимость своих сведений, — никто Вам в этом не признается, потому что официально люди приходят сюда лишь для того, чтобы
— И какая же истинная цель пребывания мадам здесь в Затонске? — спросил я его.
— Не знаю, — вздохнул Алексей Егорыч, разведя короткими ручками.
Ну, судя по всему, информация у господина Ребушинского закончилась. А стало быть, и терпеть мне его больше незачем.
— Благодарю, — сказал я ему, — я Вас больше не задерживаю.
— Яков Платоныч, подождите, — переполошился Ребушинский, поняв, что я собираюсь его выгнать, — а как же наш обмен? Моя газета очень нуждается в свежем материале!
— Напишите о благоустройстве города, — ответил я ему, не скрывая сарказма.
— Ну хоть что-нибудь скажите, Яков Платоныч! — возопил Ребушинский, но я наконец вытеснил его в коридор и закрыл дверь перед его носом.
Пусть скажет спасибо за то, что я не сказал ему того, что о нем думаю. И проваливает подобру-поздорову. А то ведь нервы не железные, могу и не сдержаться!
Завершив все дела в номере и отдав городовым распоряжение отвезти тело Андрэ в мертвецкую, мы с Коробейниковым отправились побеседовать с портье. Антон Андреич уже пытался это сделать, но не смог того найти, отлучился он куда-то. А вот сейчас портье был на месте и о чем-то секретничал с господином Ребушинским. Увидев нас, Затонский щелкопер быстро свернул разговор и, сунув портье мзду, удалился. Ага! Если Ребушинский расщедрился на оплату информации, стало быть, было за что платить. Учту.
— Любезный, — обратился я к портье, — кто вчера приходил к мадам Де Бо?
— Да много тут всякого народу ходит, — ответил он с вызовом. — Кто ж знает, куда, зачем? Они не докладываются.
Есть, конечно, и еще один вариант. Ребушинский из чистой вредности мог заплатить портье за то, чтобы тот мне не рассказывал вообще ничего. С него ведь станется, с мерзавца!
— А может, тебе в участке будет удобней вспомнить? — пригрозил я портье, не скрывая ни раздражения своего, ни дурного настроения.
— Да нет уж, — смешался он, перепугавшись. — Тамара Зуева приходила, сестра купца Зуева, а больше никого и не было, ей Богу!
— А вот мадам утверждает, — сказал я, — что посетителей много было, у нее аж мигрень разыгралась.
— Да нет, — ответил портье. — Никого более не было вроде. А сама она в город выходила не раз, было дело.
— Почему нигде не записано, — вмешался Коробейников, листавший журнал регистрации, — что мадам Де Бо поменялась комнатами со своим помощником?
— Так это в ночи уже было, — пояснил
— А это кто такой? — спросил Антон Андреич, показывая на строчку в книге. — Кто такой Сеславин?
— А, Сеславин, — ответил портье. — Постоялец, в пятом нумере, серьезный, состоятельный.
— А по каким-таким делам, — спросил я его, — господин Сеславин в Затонск прибыл?
— Не знаю, — развел руками портье.
— Ничего-то ты не знаешь, любезный, — сказал я ему с неодобрением. — Плохо. Но может, заметил, кто вчера ночью приходил в комнату к Андрэ?
— Спал я тут в каморке, — ответил портье, явно перепуганный мною дальше некуда. — Не слышал ничего.
— Антон Андреич, — велел я. — Идите, побеседуйте с господином Сеславиным.
— А после не забудьте обыскать его комнату, — продолжил за меня давать себе указания Коробейников, — и, конечно же, уточнить у мадам Де Бо, зачем она ездила в город, и кто еще, кроме Тамары Зуевой, к ней приходил.
— А если господин Сеславин будет возражать? — спросил я, изо всех сил маскируя улыбку.
— То в кандалы его и в холодную, — немедленно ответил мой помощник, вытягиваясь, как первоклашка у доски.
— Похвально, — сказал я ему, — исполняйте, Антон Андреич.
От шутки моего помощника у меня потеплело на душе. Он очень переживал за меня, видя мое подавленное состояние и не понимая его причины. И, никогда не обижаясь ни на мою раздражительность, ни на вспышки моего гнева, не оставлял попыток хоть как-то поднять мне настроение, пользуясь для этого любыми способами. Шутки его редко казались мне смешными, но вот упорство и непреклонность моего друга трогали не на шутку. Жаль только, все его старания пропадали втуне. Как говорил наш доктор Милц, лечить нужно болезнь, а не ее симптомы. А я, в данном случае, был неизлечим.
Впрочем, настроение мое и впрямь поднялось слегка, и я, воспользовавшись этим, а также тем, что уже находился в гостинице, решил нанести визит Нине Аркадьевне. Вчера посыльный принес мне письмо от нее, весьма эмоциональное и сумбурное, в котором она умоляла меня о встрече. Мне и без встреч с госпожой Нежинской было тягостно на душе, и я хотел проигнорировать ее послание. Но, раз уж я здесь, то зайду ненадолго.
— Войдите, открыто! — послышался взволнованный голос Нины Аркадьевны в ответ на мой стук.
Я вошел и с изумлением воззрился на картину, представшую передо мной. В комнате все было перевернуто вверх дном, посередине стоял открытым большой дорожный сундук, в который Нина не глядя швыряла свои вещи, не удосуживаясь даже их сложить.
— Ты что, уезжаешь? — спросил я ее.
— Да! — ответила Нина, встряхивая очередное платье и кидая его в чемодан как попало. — Уезжаю!
Она явно была в самой настоящей истерике, и в кои-то веки это не было притворством. Мне сделалось тревожно. Что еще придумал Разумовский, если довел хладнокровную фрейлину до такого состояния?