Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Господи! — продолжал полицмейстер, слава Богу, хотя бы отпустив меня. — Прокурор города, уважаемый человек! Столько лет, а?
Сейчас мое терпение лопнет, и я напомню ему, как всего сутки назад он по приказу этого самого прокурора хотел меня подставить и даже пытался заставить моего помощника написать на меня донос. Мне плевать на себя, это не важно уже. А вот Коробейникова я ему не прощу ни за что.
— Все тайное когда-то становится явным, — ответил я, стараясь ничем не выдать раздраженного моего состояния.
— Подделка государственных документов, — продолжал перечислять Трегубов, — векселей. Столько людей дворянской фамилии разорено было!
— Вы
— Да, простите, Яков Платоныч, — махнул рукой Николай Васильевич, демонстрируя свое расстройство, — зарапортовался. Но я одного только не понимаю! Ведь все же было у нас под носом, и мы не видели этого!
— Вы меня спрашиваете? — осведомился я холодно.
До Трегубова, кажется, наконец дошло, что он перегнул палку. Ну или, по крайней мере, выбрал не ту аудиторию.
— Вы, я вижу, обижены на меня, — соизволил он наконец заметить мое настроение.
— Ну что Вы! — ответил я не скрывая сарказма. — Как можно, я ведь на службе.
— Не обижайтесь, мой друг, не обижайтесь, — прочувствованно сказал полицмейстер, снова встряхивая меня за плечи. — Я ведь, понимаете… Я… Я рад, — сформулировал он наконец свою мысль, протягивая мне руку, — что мы друг друга понимаем.
Ну хоть трясти перестал, и на том спасибо. Да и знал я, чего стоит наш господин полицмейстер, не первый уж раз сталкиваюсь с подобным. За Коробейникова обидно только. Но зато я теперь знаю, насколько верный и преданный друг у меня за спиной. И я ответил на рукопожатие, разумеется. В конце концов, нам еще вместе работать. Кто знает, может, эта история все-таки чему-то его научила.
Спустя несколько дней состоялся пересмотр дела Андрея Кулагина. Поскольку прокуратура Затонска оказалась безнадежно скомпрометирована, к нам прислали губернского прокурора для рассмотрения этого дела. Защищал Андрея Виктор Миронов, полагаю, по просьбе своего брата. Андрей Кулагин был оправдан полностью, ему вернули все, чего он лишился в результате обвинительного приговора, в том числе и наследство. Правда, счастливым Кулагин совсем не выглядел. Никакой суд не мог вернуть ему брата и Веру. Он добился справедливости и свободы, но потерял всех, кого любил, и я не знал, как он сможет с этим жить.
Суд над Персиановым и Извариным должен был состояться еще не скоро, хотя судьба их была ясна и понятна. Следствием, которое возглавил наш полицмейстер, было найдено огромное количество доказательств взяточничества, мошенничества и прочих весьма не мелких грехов прокурора. Процесс обещал быть громким, но следствие все тянулось. Слишком много успел наворотить за пять лет господин Персианов. Я попросил Николая Васильевича избавить меня от этого насквозь бюрократического расследования, и он, подумав, согласился. Кто-то ведь должен был и текущими делами заниматься. И уж лучше я, чем он. Еще я добился, чтобы Коробейникову повысили жалование и выплатили премию. Не за преданность его, разумеется. Разве ж измеришь такое в деньгах? А за то, что вычислил, где скрывается Кондратьев и успел задержать его, проявив инициативность, тогда как я этого подозреваемого бездарно прошляпил, а ведь именно его показания помогли нам прижать прокурора.
В день, когда состоялся суд над Кулагиным, я послал записку Анне Викторовне с просьбой встретиться со мной в кафе. Это был несомненный шаг для меня, до этого я осмеливался встречаться с нею лишь в парке, где мы оба, чаще всего, делали вид, что встреча наша вовсе случайна. Больше я не намерен был притворяться. Хотя, послав свою записку, волновался в ожидании ответа,
Она вошла, стремительная, как всегда, и замерла, оглядываясь, разыскивая меня взглядом.
— Анна Викторовна, — окликнул я ее, поднимаясь навстречу и с улыбкой подходя к ней. — День добрый!
— Добрый, — с улыбкой согласилась Анна, подавая мне руку для поцелуя. Я склонился над ее рукой, касаясь ее губами со всей нежностью, на которую был способен.
Жаль, поцелуй не длится вечно. Не выпуская ее руки, я проводил Анну Викторовну к столику и помог снять пальто. Наконец мы устроились за столиком друг напротив друга. Как же она хороша сегодня, само очарование. Впрочем, она всегда прекрасна. Я видел ее разной: смеющейся, плачущей, разгневанной, озорной. И всегда это была самая прекрасная, самая замечательная женщина во вселенной.
— Весь день о Вас думаю, — сказал я ей с улыбкой.
— Правда? — чуть смущенно спросила Анна Викторовна, накручивая на палец локон и, как всегда, вызывая этим милым жестом бурю моих эмоций.
— Спасли Вы меня, — ответил я ей. — Не знаю, как и благодарить.
— Я и сама хочу Вас благодарить, — произнесла Анна, которую мои изъявления благодарности, кажется, смутили безмерно. — Вы ведь всегда очень терпеливы, внимательны, и ко мне прислушиваетесь.
— Я…
Но Анна Викторовна сказала еще не все, и мне следовало подождать, несомненно.
— Я хотела сказать, Яков Платоныч, — торопливо перебила она меня, — что я понимаю, что Ваша служба для Вас самое главное в жизни. И я… Я счастлива тем, что Вы хотя бы это со мной делите.
Она была предельно серьезна в этот момент, произнося свою речь, кажется, заготовленную заранее. А я почувствовал, как улыбаюсь от счастья, не в силах сдержаться. Боже, какой я дурак, прости Господи! Я думал, она использует меня, чтобы приблизиться к моей работе. Но она просто использовала мою работу, чтобы стать ближе ко мне. А я, идиот несчастный, понял все наоборот и сам себе придумал Бог знает что. Я смотрел на Анну — и не мог насмотреться. Она сказала, что счастлива тем, что я делю с ней мою работу. Я же хотел разделить с нею всю свою жизнь.
Но пауза стала затягиваться, и Анна Викторовна вновь почувствовала неловкость.
— А я вот все думаю про Веру, — произнесла она робко. — Она ведь просто хотела спасти. И видите как? Муж погиб, любовник на каторге. Любовь к ней не принесла ни одному из Кулагиных счастья. Как Вы думаете, это и есть роковая женщина?
И в этом вопросе, заданном с робкой, чуть смущенной улыбкой, я вдруг увидел милую барышню в соломенной шляпке, чуть съехавшей на один глаз. И осенний парк, и чудное мгновение, когда, я теперь отчетливо это понимаю, мое сердце похитила юная «барышня на колесиках», подарившая мне жизнь, свет, тепло, любовь и надежду. Благодаря ей я почувствовал себя дома в Затонске, благодаря ей нашел здесь верных друзей, дорогих моему сердцу. Благодаря ей понял, что в моей жизни может царить не только работа, что я хочу большего. Хочу счастья, любви и тепла, как и все люди на этом свете. И благодаря ей я поверил, что для меня такое возможно. С одним единственным условием: мне абсолютно необходимо, чтобы она была в моей жизни. И пусть сейчас не время сказать ей все это, но оно придет, наше время, я абсолютно в этом уверен.