Яков. Воспоминания

Антонова Лада

Наконец, Коробейников справился с собой, но тему моих методов дознания продолжать не стал. Надо думать, из тактичности.

— А я думал, — сказал он, — Вы арестовать Вершинина хотите. И поэтому Анну Викторовну позвал! Как она убийцу-то напугала, а?!

— Все четко она просчитала, — согласился я с похвалой, — и, как по нотам, разыграла.

И, кивнув на прощанье Коробейникову, я пошел наконец-то своей дорогой.

— Невероятная девушка! — крикнул он мне вслед с чувством.

Я улыбнулся. И в самом деле, невероятная. И чудесная. И самая замечательная. И сейчас я пойду и приглашу ее на прогулку. Должен же я убедиться, что с ней все в порядке после утренних треволнений?

Надеюсь, она мне не откажет. Мы побродим по парку, и я расскажу ей все, о чем она спросит, хоть это даже будет тысяча вопросов. И не стану, ни за что не стану смеяться над ее духами и видениями! Даже не улыбнусь! Правда, нужно еще, чтобы ее родители не были против. Обычно мы встречались в парке случайно, никогда не договариваясь о встрече. Пригласить барышню на прогулку — это совсем другое. Марии Тимофевне подобное точно не понравится.

Да что это со мной такое? Начинаю нервничать перед встречей с родителями девушки, будто я ухажер какой! Ничего подобного. Просто я очень хочу с ней прогуляться. И я обещал, в конце концов, что все ей расскажу. Не могу же я обмануть даму, в самом деле?

Так, в спорах с собой, я почти подошел к дому Мироновых. И тут все сомнения разрешились сами по себе. Из ворот, прямо мне навстречу, вышла Анна Викторовна под руку со своим дядюшкой. Видимо, Петр Иванович тоже знал о пользе свежего воздуха и вывел племянницу на моцион. Ну, или наоборот.

Увидев меня, Анна Викторовна извинилась перед дядюшкой и пошла мне навстречу, сияя самой замечательной своей улыбкой. Я с удовольствием улыбнулся ей в ответ.

— Добрый день, Анна Викторовна. Допрос Григорьева из головы не выходит, — объяснил я свой визит, — как Вам это удается?

Она звонко рассмеялась:

— Как же Вам объяснить? На языке, Вам понятном?

— Может, попробуете? — спросил я, одновременно посылая Петру Миронову вопросительный взгляд, как бы прося разрешения на беседу с его племянницей. Петр Иванович отсалютовал мне тростью одобрительно и чуть улыбнулся в ответ.

— Женя знала, — принялась рассказывать Анна Викторовна, — что Григорьев может убить. И хотела этого. Вот такое страшное придумала наказание.

— Не могу я поверить, — ответил я Анне, — что она искала такую смерть, чтобы наказать отчима. Ведь она не хотела, чтобы мы знали, кто убийца.

— Но у нее была вера в Высший Суд, — пояснила мне Анна Викторовна. — Она верила, что приговор Высшего Суда, а не земного, это и есть самое страшное наказание.

— Сложновато как-то, — сказал я с сомнением. И добавил, улыбаясь: — А Вы всегда ищете в людях что-то хорошее! Может, поэтому Вам и дается много больше, чем другим?

Она улыбнулась чуть смущенно:

— Иногда мне хочется быть самой обыкновенной девушкой.

— Никогда Вы обыкновенной не будете, Анна Викторовна, — улыбнулся я ей. И подумал про себя: «По крайней мере, не для меня!».

Она не поняла, что это был комплимент. Видно, слишком привыкла слышать от меня колкости, поэтому ответила слегка ехидно:

— А Вы, Яков Платоныч, никогда не научитесь видеть то, что Вы не способны принять!

За разговором мы оба не сразу заметили, что уже не стоим на месте, а тихонечко идем по дорожке, прогуливаясь. Я оглянулся через плечо. Петр Миронов медленно, прогулочным шагом, удалялся в противоположную от нас сторону. Если не ошибаюсь, в том направлении имелся премиленький небольшой кабачок.

Мы с Анной посмотрели ему вслед, переглянулись, улыбнувшись. И пошли по улице в сторону парка, неспешно беседуя.

====== Седьмая новелла. Бескровная жертва. ======

«Пятьсот лет назад в замке Чейте, близь Вены, жила Венгерская графиня Эльжебет Батори.

Муж жестоко наказал ее, убив ребенка, которого она прижила с кем-то. Умер ли муж сам, или она приняла в этом участие, доподлинно неизвестно. Но после его смерти она начала творить такое, от чего кровь стынет в жилах. Она находила молоденьких девушек, дочерей местных крестьян, тайно заманивала их в замок и умерщвляла путем выпускания крови. Всей, до последней капли!»

Я слушал этот странный рассказ, прислонясь к косяку двери гостиной дома Молостовых. Званый вечер по поводу возвращения на родину баронессы фон Ромфель, урожденной Екатерины Молостовой, был в самом разгаре. И сама виновница торжества развлекала гостей страшной историей, привезенной, видимо, из Австрии, где она прожила последние двадцать лет.

Я на этом званом вечере оказался по настоянию нашего полицмейстера Ивана Кузьмича Артюхина, который, несмотря на мое отчаянное сопротивление, порой выводил меня на различные светские мероприятия, полагая, видимо, что сыщик из Петербурга придает полицейскому управлению особый лоск. Сам Иван Кузьмич сидел близ баронессы и завороженно внимал ее истории. Рядом с ним с не меньшим вниманием и восторгом слушал повествование Екатерины Павловны наш Затонский представитель прессы, издатель газеты «Затонский телеграф», господин Ребушинский. Он не сводил с баронессы взгляда, ловя каждое ее слово, и я мог только гадать, в какой гипертрофированной форме этот рассказ появится завтра в газете.

Ребушинского я не любил. Он считал себя важной птицей, частенько вмешиваясь в мои расследования и путаясь под ногами. При этом он никогда не упускал случая полить полицию грязью. Достоверностью же его репортажи грешили редко.

Так же присутствовал сосед Молостовых, Сила Кузьмич Фролов, местный поставщик мяса и оголтелый лошадник, Каролина, дочь баронессы, и Дарья Павловна Молостова, сестра Екатерины фон Ромфель и, собственно, хозяйка дома. А также семья Мироновых в полном составе. С моего места было очень удобно за ними наблюдать, чем я и развлекался. Мария Тимофеевна слушала рассказ с некоторым неудовольствием, явно считая подобные истории неуместными. Виктор Иванович по адвокатской привычке сохранял невозмутимый вид, маскируя скуку. Петр Иванович усмехался в сторону и угощался, по всегдашней своей привычке, хозяйским шампанским. Ну, а Анна Викторовна откровенно скучала. Видно было, что рассказ ей неинтересен, а само мероприятие тяготит ее не менее, чем меня, но из вежливости она всеми силами старается этого не показывать.

Видимо, именно вежливость и была причиной того, что Анна Викторовна задала вопрос баронессе:

— И что же она делала с этой кровью?

Мария Тимофеевна взглянула на дочь с неодобрением. Молодым барышням, с ее точки зрения, не следовало интересоваться подобными вещами, тем более публично.

— В погоне за уходящей молодостью она принимала кровавые ванны, — ответила Анне Екатерина Павловна, явно довольная тем, что ее рассказ вызвал интерес.

— И сколько же она подобным образом девушек-то обескровила? — поинтересовался Петр Иванович.

— Доподлинно неизвестно, — поведала баронесса, — но при обыске нашли учетную книгу самой графини. И вот там было указано шестьсот пятьдесят девичьих душ!

Общество заахало, в ужасе качая головами.

— Но доказанных эпизодов, — добавила Екатерина Павловна, — всего лишь восемьдесят.

— Господи, жуть какая! — проговорила Мария Тимофеевна, делая глоток из бокала.

Виктор Иванович откровенно посмеивался над реакцией своей впечатлительной супруги.

— И чем же все это кончилось? — спросила Анна Викторовна.