Жизнь
Шрифт:
— Двое, — улыбнулась я я ответ, — меня Елька звать. Я из Зорянки, что под Миловкой. Зимой моего Ирохея медведь загрыз, вот я в город и подалась. Думала здесь легче будет, чем одной в лесу-то, — тяжело вздохнула.
— Будет, — рассмеялась Селеса, известие о том, что я тоже вдова, сразу расположило ее ко мне, — ежели не лениться, в городе легче. Мой уже три года назад умер. Лихоманка забрала. Но ничего, — она улыбнулась, — живу. Детей поднимаю. Идем, — она махнула рукой, — я тебе комнату-то покажу. А мальцов здесь оставь. За ними Дошка моя присмотрит. Дошка! —
Откуда-то из-за кустов, обильно растущих в углу двора, вылезла конопатая, худенькая девочка лет семи с рыжими косичками, торчащими в разные стороны. Она молча подошла, взглянула на спящих Лушку и Анни и кивнула:
— Присмотрю, мам.
— Это моя старшенькая, — гордо заметила Селеса, — первая помощница. Без нее я как без рук.
За Дошкой из кустов выползи еще двое детишек — погодок. Они остановились в отдалении, сестра грозно взглянула на них и зашипела:
— Куда прете-то? Не видите что ли, спят дети. Идите играйте сами, без меня.
Два мальчика шустро вернулись обратно в кусты. А я с уважением посмотрела на Дошку. Сестра пользуется авторитетом у младших. Это хорошо. Если мы с ней подружимся, то будет кому присматривать за Лушкой и Анни, пока я на работе.
Лестница на чердак находилась в теплых сенях. Пока шли Селеса рассказала, что дом они построили, когда только поженились. А как она третьим забеременела, муж ее, кузнец Алих, решил обустроить еще одну комнатку на чердаке.
Муж у Селесы был рукастый. В доме все сделал добротно, на века. Лестница на чердак, несмотря на крутизну была крепкой и надежной. И комнатка тоже оказалась очень хорошенькой. Небольшой, не больше десяти квадратов, но очень уютной. Я бы назвала это помещение мансардой, а не чердаком.
Прямо посредине проходила печная труба, которая скорее всего и была единственным источником тепла зимой. Но расстояние между трубой и стенками было совсем небольшим, и мне кажется, здесь не должно быть очень уж холодно. Если, конечно, поверить Селесе, что Алих хорошо утеплил стены и потолок.
Небольшое окно на фронтоне выходило на передний двор. Стекло, конечно, было слишком толстое, из некондиции. От этого изображение сильно искажалось, и я не смогла ничгео разглядеть. Но свет проходил без всяких препятствий. Даже сейчас, в пасмурный день, здесь было довольно светло, чтобы не пользоваться свечами.
Кровать была только одна, но широкая. Примерно, как полуторка в моей прошлой жизни. Сверху лежал тощий соломенный тюфяк. Пока пойдет, а потом куплю солому и набью заново.
Одной кровати нам пока, достаточно Лушка с Анни маленькие. А потом можно еще одну собрать будет. Селеса сказала, что все есть, но Алих не успел закончить. Без него же им эта комната не нужна оказалась.
Кроме кровати наверху стоял небольшой квадратный стол, под которым можно было поставить сундук, и висело пару полок. Вот и вся обстановка. Но после того, как я несколько дней ночевала на голой земле, мои требования к жилью заметно снизились.
— Мне нравится, — улыбнулась я Селесе. И сунув руку за пазуху
— Ну, и добро, — приняла она деньги, — живите с радостью. У нас в околотке тихо. Через два квартала сам Гирем живет…
У меня в груди похолодело… вот ведь… вляпалась… Но я постаралась кивнуть, не выдав своего страха. И даже паники. Если бы знала раньше, то отказалась бы, несмотря на то, что мне здесь понравилось.
Селеса ушла, а я спустилась во двор. Лушка проснулся и сидел в тележке с интересом разглядывая ребятню, столпившуюся вокруг. Дошка, снисходительно улыбаясь, что-то рассказывала ему.
— Мам, а мы правда будем здесь жить? — встретил он меня вопросом.
— Правда, — улыбнулась я и указала на окошко во фронтоне, — вон там, видишь, наша комната.
Лушка кивнул. А потом спросил серьезно:
— Мы больше не нищие?
— Нет, — мотнула я головой и добавила шепотом на ушко, — но мы все равно должны притворяться Лушкой и его мамой. Хорошо?
Он снова кивнул.
— Мам, раз я Лушка, — в голосе послышалось напряжение. Он мотнул головой в сторону застывших ребятишек, — значит мне можно играть с ними?
— Можно, — рассмеялась я, — но сначала тебе нужно помыться и переодеться.
Селеса велела Дошке помочь мне устроиться, а сама ушла на работу. Она кухарничала в одной из харчевен Нижнего города.
Дошка и, правда, оказалась маленькой хозяюшкой. Показала мне где можно нагреть воды и искупать ребятишек. Баньки, или какой-нибудь мыльни, у Селесы не было, и мылись они в корыте для стирки белья. Зимой прямо в избе, а летом во дворе.
Воду грели в большом чане вмурованном в уличную печь. Дров у меня не было, но Дошка выделила мне взаймы несколько поленьев и кусок серого, неприятно пахнущего мыла. За водой ходили к колодцу на заднем дворе.
Каждое полное деревянное ведро весило как Лушка. И коромысла здесь не придумали. Я тащила ведра обливаясь потом и ругаясь на тех, кто сделал их такими огромными. Ровно до того момента, как Дошка, подхватив принесенное мной ведро, не опрокинула его в чан легко и почти играючи. А ведь оно было почти в половину ее роста.
Я ошеломленно смотрела на маленькую девочку, а она вдруг звонко расхохоталась:
— Тетька Елька, ты будто никогда воду не носила!
— Носила, — улыбнулась я, — но у нас были специальная штука, чтобы нести было легче. Коромысло называлось…
— Коро-мысло? — Повторила девочка и фыркнула, — смешное название…
Пока натаскала воды выдохлась. Дошка помогла мне разжечь огонь под чаном. Вода грелась, а я перенесла наши вещи наверх, в комнату, спрятала тележку под навес и покормила Анни. Она снова стала оживать. И даже немного поплакала.
Лушка пока сторонился остальных, но смотрел на ребятишек заинтересовано. И они тоже с любопытством глазели на новенького.
Мы с Дошкой вдвоем приволокли корыто к чану, одна я его даже приподнять не смогла. То ли от голода так ослабела, то ли сказалось прошлая жизнь в королевском замке.