Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
Колко дребезжа по камням мостовой, проехала мимо
нас тяжелая телега, которую везла крайне тощая лошадь.
Яcными и светлыми глазами она взглянула на нас. «Ну,
что ж, если уж надо трудиться, давайте трудиться!» —
говорил ее взгляд. Прошел очень приличный старичок с
широченными карманами и в рыжем котелке. Не доходя
до нас несколько шагов, он всхлипнул, достал крошечный
необыкновенно чистый платок и вытер им не глаза, а су
хонькие,
тал лекции по культуре Востока, и я советовался с ним,
когда начал писать повесть «Возвращение Будды». Два
дня назад у него умерла от тифа дочь, обладающая ред
чайшей способностью к языкам. Старичок шел читать
сейчас очередную лекцию.
Послышался резкий голос Чуковского:
— Достал!
Сняв небрежно мои книги, Корней Иванович положил
на каменную тумбу буханку хлеба, вынул перочинный
нож и разрезал ее пополам.
— Половину за то, что достал, получу я, — смеясь,
сказал он. И затем, отрезав от второй половины буханки
небольшой кусочек, Корней Иванович с царственной щед
ростью протянул м н е . — Вам, как начинающему писателю.
Остальное он отдал Блоку. Блок взял хлеб восковой
желтой рукой, вряд ли понимая, что он берет. Держа хлеб
чуть на отлете, он уходил рядом с Корнеем Ивановичем
вдоль Мойки, в сторону Дворцовой площади и Дома ис
кусств.
У, какой сырой и длинный месяц! Кажется, никогда
не дождешься его конца. То падает дождь, то завоет мок
рая вьюга, а за нею грянет мороз. Выйдешь на улицу —
и хоть обратно в дом: облака перепутанные и такие низ
кие, что, того и гляди, снесут шапку. Улица кажется кри
вой и вдобавок бегущей куда-то под уклон.
И стоишь долго, неподвижно у ворот своего жилища
на Пантелеймоновской или же у ворот громадного тем
ного здания на Итальянской, где Пролеткульт, учрежде¬
ние страшно возвышенное по духу, но довольно безде
ятельное по выражению этого духа.
402
В Литературной студии, как я уже писал, читают лек
ции многие знаменитые писатели и критики Петрограда.
В последнее время, после того как поэты-пролеткультовцы
несколько раз внушали слушателям, какой редкий случай
выпал им на долю, слушатели стали исправно посещать
лекции. Но дня два назад, когда начался Кронштадтский
мятеж и ранним утром над городом пронесся отдаленный
гул артиллерийской стрельбы, число слушателей заметно
уменьшилось. Сегодня в студию, кроме меня, никто не
пришел.
Я уныло бродил по серой промозглой комнате. Тоскли
во
вдоль обширного стола. Кожа со стульев давно ободрана,
торчат пружинки, мочала, клочки холста. Зеленое сукно
со стола тоже содрано, и стол такой, словно на него бро
шена большая ветхая промокашка, вся в зеленых черни
лах 1.
На столе ведомость для лекторов. Среди них —
А. Блок.
В дни, когда по расписанию Блок должен читать лек
цию, я повторяю его стихи, которые давно знаю наизусть.
Меня считают недурным «декламатором». Ах, если б уда
лось продекламировать ему какое-либо, хоть самое кро¬
шечное стихотворение! Но где там! Не хватает смелости.
И к тому же Блок стал появляться редко: говорят, при
хварывает.
Невысокий человек медленно идет по коридору. В ру
ках у него тонкое пальто, с плеча свисает кашне. Я мгно
венно узнаю его: по шаткому биению своего сердца. Блок!
Кажется по выражению его сухого, темного и несколько
надменного лица, что его терзает большая скрытая
мысль, которую ему хочется высказать именно сегодня.
«Какая жалость: нет слушателей!» — думаю я.
— Никого? — говорит Блок, оглядывая комнату.
— В о с с т а н и е , — отвечаю я извиняюще.
— А вы?
— Я секретарь студии.
— И слушатель?
Он глядит на меня задумчиво, и взор его говорит:
«Это хорошо, что вы остались на посту поэзии. Поэзия,
дорогой мой, не менее важна, чем склады с порохом, на
пример».
И он вдруг спрашивает:
— Разрешите прочесть лекцию вам?
403
Я важно сажусь на другой конец стола; пространство
между нами, кажется мне, еще более увеличивает силу
того события, которое происходит.
Блок раскрывает записки и читает медленно, не спе
ша, постепенно разгораясь. Он читает о французских ро
мантиках, и каждое слово его говорит: «Они были пре
красны, несомненно, но разве мы с вами, мой молодой
слушатель, менее прекрасны? Мы, вот здесь сидящие, в
холодной сырой комнате, за тусклыми, несколько лет не
мытыми стеклами?»
Я киваю головой каждому его слову и про себя гово
рю: «Мы с вами достойны звания людей!» Он мне возра
жает: «Но разве мы одни? Нас множество, мой молодой
друг!» И я покорно ему отвечаю: «Да, нас множество.
Мы т р у д и м с я » . — «И ведь правда, какой у нас отличный,
прозрачно прекрасный труд! И как я люблю его. А вы?»