Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
была довольно грубая антирелигиозная агитка, прислан
ная в театр из театрального отдела Петросовета.
Блок ответил не сразу.
— Я этого не понимаю.
Спектакль продолжался, я собрался уходить и вдруг
почувствовал на своем локте руку.
Блок смотрел на меня каким-то странным взглядом.
— Я виноват перед в а м и , — сказал он.
Я не мог скрыть удивления. В чем он мог быть вино
ват передо мной?
—
виль». Потом я подумал о том, что вы уехали один в эту
темную ночь, один в моторе, который принадлежал тому
человеку... Не следовало вам об этом говорить.
Он пожал мне руку и ушел в ложу. (Вот что означает
запись «Автомобильная история» в «Записной книжке»
Блока 9.)
Акт еще не начался. Я спустился вниз и прошел че
рез партер. Уходя, я оглянулся на ложу дирекции и в по
следний раз увидел Блока. Он по-прежнему глядел в
быстро наполняющийся моряками и красноармейцами
зрительный зал.
394
НАДЕЖДА ПАВЛОВИЧ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БЛОКЕ
1
...Передо мной книга Блока «За гранью прошлых
дней»; на ней надпись:
Яблони сада вырваны,
Дети у женщины взяты,
Песню не взять, не вырвать,
Сладостна боль ее.
Август 1920
Это ответ на мое стихотворение:
У сада есть яблони,
У женщины есть дети,
А у меня только песни,
И мне — больно.
Строка «Дети у женщины взяты» навеяна тогдашни
ми неосновательными разговорами нашими о будто бы
предполагаемом декрете об отобрании детей у матерей
для государственного воспитания.
Александр Александрович, помню, сказал: «А еще не
известно, лучше бы или хуже, если б в свое время
меня вот так отобрали».
Жизнь и творчество были для него нераздельны.
Раз он сказал о своих стихах: «Это дневник, в кото
ром бог мне позволил высказаться стихами».
Но в жизни было — «настоящее» и «игра». Такая же
резкая черта была для Блока между «настоящим» в твор
честве и «литературой». В устах Блока «литература» и
«игра» были словами страшными, осуждающими.
Мучительной «игры» наших дней и не вынес он.
395
Все, что возникало или пыталось возникнуть в годы
революции, интересовало его. Таков был, например, его ин
терес к Пролеткульту — до тех пор, пока он не почув
ствовал «игры». Мне пришлось около двух лет
тать ответственным работником в Пролеткульте (сначала
в московском, а потом в самарском) об руку с пролетар
скими поэтами, и потому я многое могла рассказать
Александру Александровичу. Блок знал петербургский
Пролеткульт и относился к нему отрицательно; к идее
особой пролетарской культуры — также; но поэты-проле
тарии его интересовали. В них думал он найти звук той
стихии, которая заговорила с ним в 1918 году голосом
«Двенадцати».
Ему хотелось видеть в них каких-то новых людей —
иной породы, иного мира. Раз он полушутя спросил меня:
«Что ж, они так же влюбляются, как мы?»
Однажды он прочел мою статью в «Творчестве» о про
летарских поэтах, отметил логичность построения, а по
том, помолчав, сказал: «А ведь статья ваша им не за
здравие».
— Но и не за упокой...
— Да... только они еще не выразители.
Александр Александрович подарил мне свой экземп¬
ляр «Монны Лизы» Герасимова. Там есть пометки. От
черкнуты строфы:
Вся — жизнь, вся — в бронзовом загаре,
Вся — смехострунный хоровод,
С игрою глаз призывно-карих,
К нам поступила на завод.
Тебе, как маю, были рады
И пением твоим пьяны,
Но вот чугунные снаряды
Твоей рукой заряжены.
Блок сказал мне, что это ему нравится.
Девятая песня, аллитерированная на «ж», носит та
кую пометку: «ж неудачно».
«Завод весенний» того же поэта ему не нравился; от
мечал он влияние Брюсова.
Блок был очень строг в суждениях и о своем, и о чу
жом творчестве.
Я помню, однажды я читала ему одну неудачную свою
поэму, написанную пятистопным ямбом. Блок выслушал,
а потом сказал: «Ямб-то у вас Алексея Толстого, а не
Пушкина». Я возразила: «То Пушкин, а то я». Но Блок
396
оборвал меня: «Но вы живете и после Толстого и после
Пушкина».
Несколько раз мы говорили с Блоком о его творчестве.
Я сказала ему, что ставлю его наравне с Лермонтовым, а
с Пушкиным — нет. Александр Александрович ответил
печально и серьезно: «Они (Пушкин, Лермонтов) жили в
культурную эпоху, а мы всю жизнь провели под знаком
революции. Когда я начинал писать, то думал, что хватит
сил на постройку большого здания, а не вышло».
«Большевики не мешают писать стихи, но они мешают
чувствовать себя мастером... Мастер — тот, кто ощущает
стержень всего своего творчества и держит ритм в себе».