Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
ный, разноплеменный», весьма разнородный характер
страны,
Где разноликие народы
Из края в край, из дола в дол... 2
Им не казалось неожиданным, что автор стихов о
Прекрасной Даме понял революцию как возмездие ста
рому миру, как утверждение новой эпохи человечества,
призыв народов «на светлый, братский пир»... 3
Мы перечитывали написанную в 1908 году статью Бло
ка о театре, в которой поэт писал о «свежем зрителе»,
«новой, живой и требовательной аудитории», о «массе ра
бочих и крестьян»... И потому в тот день, когда нам суж
дено было увидеть и услышать Блока, мы страстно хоте
ли увидеть поэта революции.
Конечно, мы во многом ошиблись.
Он стоял, слегка опираясь на трибуну, чуть откинув
голову, и негромко читал стихи, читал несколько моно
тонно; трудно было уловить ритм стихов в этом чтении,
но мысль поэта обретала особенную прозрачность и яс
ность 4. Голос Блока был чуть глуховатый, ровный и ти
хий. Читал он, как бы припоминая, всматриваясь в про
странство, точно где-то там были написаны видимые толь
ко ему строки стихов.
Почти все портреты Блока придают поэту какую-то
несвойственную ому женственность черт, в особенности
портреты, написанные в его молодые годы. В действи
тельности он выглядел несколько по-иному. У Блока было
красноватое, как бы обветренное или обожженное первым
загаром лицо немолодого человека северной расы. Значи
тельность этого лица была в грустном спокойствии, в за
думчивом, неподвижном взгляде, устремленном на собе
седника.
Блок выглядел здоровым, физически сильным от при
роды человеком. Поэтому так поразила всех его смерть
и особенно рисунок художника 5, изображающий поэта
на смертном о д р е , — маска страдания и скорби, совер
шенно исказившая его черты.
У Блока был большой успех, почти триумф в дни его
выступлений в Москве. Успех выражался не только в бу
ре рукоплесканий и выкриках почитательниц поэта. Он
390
долго не мог уйти с эстрады, читал охотно и много, читал
все, что помнил наизусть. И в эти минуты интересно
было смотреть на лица его слушателей — губы их шеве
лились, они беззвучно повторяли вместе с поэтом строфы
его стихов, они знали их наизусть.
Как только Блок умолкал, начинался ровный, нара
стающий гром, и он не утихал, пока Блок не согла
шался прочитать еще одно стихотворение. И он опять чи¬
тал, именно то, чего от него ждали, именно эти стихи,
читал он монотонным, бесстрастным голосом:
О
Я забывал на горестной земле...
Бывает так, что серьезные, даровитые поэты, появля
ясь на эстраде, теряют чувство меры и собственное до¬
стоинство. Успех, рукоплескания превращают их в же
манных, бестактных лицедеев, ловцов аплодисментов.
Успех, выкрики, рукоплескания внешне не оказывали
никакого влияния на Блока. Должно быть, у него не было
естественного волнения поэта, читающего свои стихи
перед людьми, которых он видит первый раз в жизни.
И вообще окружающее не влияло на него. Какие-то на
зойливые девицы теснились вокруг него с цветами, гово
рили ему слащавые любезности и к о м п л и м е н т ы , — другой
человек мог бы оказаться в неловком и комичном положе
нии, но все это проходило мимо и ничуть не трогало
этого задумчивого, немного грустного, немолодого чело
века. Но тогда возникало недоумение — почему же этот
молчаливый, умный, скромный человек терпит такую
странную обстановку истерии и экстаза, которая окружа
ла его в артистической комнате, когда он ушел с эстрады.
Откуда это непротивление, странная покорность, с кото
рой Блок принимал психопатические восторги, почему эти
кликуши, мистики, истерички предъявляют права на
поэта, почему он не гонит их от себя, почему не возра
жает, когда они своим присутствием возле него как бы
говорят:
— Он наш! Вот почему мы здесь — он наш!
Может быть, потому он терпел их, что знал, понимал
обреченность этого поколения, видел конец этих «послед
них денди» и не мог по-человечески не жалеть тех, кто
не нашел себе места в новом рождающемся мире.
391
Сурова, жестока была зима 1920 года...
Эпигон Блока, поэт Зоргенфрей, писал такие стихи:
Что сегодня, гражданин, на обед?
Прикреплялись, гражданин, или нет?
Я сегодня, гражданин, плохо спал,
Душу я на керосин обменял...
Уходящий старый мир представлял собой поразитель
ное сочетание «высоких умов», будущих эмигрантов про
фессоров Карсавина, Лосского, членов Вольно-философ
ской ассоциации, и зловещих старух, собиравшихся на
кухне и черных лестницах, оплакивавших «убиенных» Ро
мановых и возвещавших чудесные обновления икон...
А меньшевики и эсеры пробирались на собрания и ми
тинги, сеяли недовольство и втихомолку готовили «во