Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

лено, кто выступал в прениях.

В памяти этот вечер остался лучше, чем предыдущий.

Было нечто вроде скандала.

Появился на эстраде Михаил Струве, автор книги

стихов «Пластические этюды», где воспевалась хореогра­

фия, и стал говорить, что Блок исписался, Блок умер.

Тогда выступил Сергей Бобров и резко отчитал Струве:

какое право имеет такая бездарность, как Струве, судить

о Блоке? Что он понимает в поэзии? 9

На другой день мне рассказали,

что, когда выступал

Струве, Блок стоял тут же за кулисами, очень подавлен­

ный, и, качая головой, шептал:

— Правда! Правда! 10

Не помню, на каком из этих двух вечеров Блок прочел

стихотворение «Рожденные в года глухие...» и «Перед су­

дом», произведшие на слушателей особенно волнующее

впечатление.

Я и сам ведь не такой — не прежний,

Недоступный, гордый, чистый, злой.

...Что же делать, если обманула

Та мечта, как всякая мечта.

Эти строки так же прочно ассоциировались у меня с

Блоком последнего года, как когда-то:

Впереди с невинными взорами

Мое детское сердце идет 11.

То было начало. Это — конец. И тем не менее хотелось

возражать против его заявления, что он уж «не такой, не

прежний, недоступный, гордый, чистый».

Неправда! Блок до конца остался для читателей та­

ким же гордым и чистым, каким был в стихах о Пре­

красной Даме.

13*

ЛЕВ НИКУЛИН

АЛЕКСАНДР БЛОК

В октябре 1921 года, в Афганистане, на пятнадцатый

день путешествия по Хазарийской дороге, я узнал о смер­

ти Блока.

Вокруг были горы — девять тысяч футов над уровнем

моря; снег уже лежал в горных проходах, и кочевые пле­

мена торопились спуститься в долины. Однако в полдень

невыносимо жгло солнце, и на крутом перевале выдыха­

лись даже привычные вьючные лошади. И вдруг на самом

гребне перевала мы увидели европейца. Он лежал в тах-

тараване — вьючных носилках, укрепленных на спинах

двух запряженных гуськом коней. Тахтараван медленно

приближался.

Мы встретились на крутом спуске, дружно вскрикну­

ли, бросились друг к другу. В тахтараване ехал киноопе­

ратор по фамилии Налетный, вечный спутник Волжско-

Каспийской военной флотилии в дни гражданской войны,

болезненный молодой человек, чудак и неврастеник. Он

ехал из Москвы в столицу Афганистана Кабул с двумя­

стами метров пленки и старинным съемочным аппаратом

Патэ. Увидев нас, он тотчас заговорил без пауз,

не оста­

навливаясь:

— Шестой день еду и молчу — ни одного звука, я не

могу по-афгански, а они по-русски. Скажите хоть одно

слово!

Мы так устали от пятнадцати дней в седле, что это

даже не рассмешило нас. Мы спросили:

— Что нового в Петрограде? В Москве?

Растирая отекшие колени, он ответил:

388

— Ничего. Все в порядке. Только умер Блок.

Вокруг была торжественная тишина, горное безмол-

вие, скалы, дикая, нетронутая природа.

— Да, да. Умер Блок. Разве вам не передают по ра­

дио сводки РОСТА?

Мы промолчали. В Кабуле он узнает о том, что радио­

станция не работает.

Брякнули колокольцы, кинооператор полез в тахтара-

ван, афганские солдаты-конвоиры пришпорили тощих ко­

ней, и тахтараван, Налетный, кони исчезли за перевалом.

Мы молча глядели вслед человеку, который привез нам

горькую весть о смерти поэта.

Я, не спеша, собрал бесстрастно

Воспоминанья и дела;

И стало беспощадно ясно:

Жизнь прошумела и ушла 1.

Несколько раз я видел Блока.

Надо напомнить, кем был Блок для нашего поколе­

ния.

Еще до революции он стал признанным первым лири­

ческим поэтом России. Разумеется, не было стотысячных

тиражей его книг, как сейчас, не было такого, как теперь,

круга читателей, но книги Блока раскупали ценители

поэзии, его стихи декламировали с эстрады, о Блоке с

уважением писала критика в «толстых» журналах.

Праздничные номера газет иногда украшали далеко

не праздничные по своему содержанию стихи Блока. Мос­

ковский Художественный театр несколько лет подряд

объявлял о предстоящей постановке пьесы Блока «Роза

и Крест».

Поэма «Соловьиный сад» была впервые напечатана в

самой распространенной в России газете «Русское слово».

Это было своеобразное признание всероссийской славы

поэта.

Но никогда Блок не знал такой славы, как в первые

годы революции, когда появились «Двенадцать», «Ски­

фы», «Возмездие».

Трудно рассказать о спорах, которые кипели вокруг

поэмы «Двенадцать». Контрреволюционеры и саботажни­

ки пытались найти в этой поэме скрытую иронию, издев­

ку над ненавистной им революцией. Изуверы обвиняли

Блока в кощунстве, которое они усмотрели в последней

389

строфе поэмы. Что бы ни говорили враги, но многие по­

няли, что поэт давно видел свою родину не как «единую

и неделимую» Русь, что он давно постиг «международ­