Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2
Шрифт:
лынку» и мятежи.
В тот год в большой квадратной комнате бывшего
Адмиралтейства 6 я увидел Блока. Он мало изменился со
дня его последнего выступления в Москве. Тот же как
бы загорелый цвет лица и грустное спокойствие во
взгляде.
Блок слушал горячие, искренние речи красивой моло
дой женщины, писательницы Ларисы Рейснер. Она одна
из первых приветствовала социалистическую революцию
и мужественно держала себя на фронте
ны. Она чувствовала, что имеет право говорить с Бло
ком от имени революционного народа и требовать, чтобы
он поднялся над своей средой и своим окружением. Но
молодая женщина говорила с ним несколько возвышен
но, пожалуй, даже напыщенно.
Блок помнил эту молодую женщину в ее девические
годы, он знал ее почти девочкой, поклонницей стихов
символистов и акмеистов, потом посетительницей литера
турного кабачка «Бродячая собака», и, возможно, то, что
она говорила, показалось ему новым увлечением, и он
рассеянно слушал звонкие фразы о том, что в эту счастли
вую эру от него ждут стихов, достойных эпохи.
И вдруг он сказал мягко, с грустной иронией:
— Вчера одна такая же, как вы, красивая и молодая
женщина убеждала меня писать нечто прямо противопо
ложное...
И затем он сказал, что не видит разницы между
своей сегодняшней беседой и вчерашней.
Был в тот вечер еще один знаменательный разговор —
один поэт 7, не так уж давно изменивший свои политиче-
392
ские взгляды, на правах старого знакомства довольно
резко порицал Блока за то, что он не продолжает направ
ления, принятого им в поэме «Двенадцать» и в «Скифах».
Что-то похожее на усмешку появилось в лице Б л о к а , —
может быть, ему пришли на память не так давно напи
санные стихи его собеседника, стихи, в которых был не
стерпимо шовинистический дух и к тому же упоение
«мощью» самодержца всероссийского 8.
Мы возвращались вдвоем в одном автомобиле, это
была машина штаба Балтийского флота, и за рулем сидел
матрос. Проехали пустынную Исаакиевскую площадь и
повернули в сторону бывшей Офицерской.
Я помалкивал из робости и потому, что боялся сморо
зить глупость. Кто я был для Блока? Случайный знако
мый, неизвестный молодой человек в солдатской шинели
и красноармейском шлеме-буденовке.
Блок огляделся очень внимательно, как бы изучая ма
шину внутри. Потом долго смотрел сквозь стекло на ее ра
диатор. Что-то в этой большой, сильной машине привлек
ло его внимание. Может быть, два блестящих медных об
руча
машине в Петрограде.
— Чей это автомобиль? — неожиданно спросил Блок.
Я ответил, что это автомобиль штаба флота.
— Мне кажется, я его узнаю... Иногда в этой машине
приезжали в следственную комиссию по делам царских
сановников, летом в семнадцатом году.
И Блок опять замолчал. Мы продолжали мчаться во
мраке и холоде в щели Вознесенского проспекта, в зим
нюю петроградскую ночь.
— Это «делонэ-бельвиль», — снова заговорил Б л о к , —
автомобиль бывшего царя... Да, именно так.
Не сказав более ни слова, он доехал до дома. Мы про
стились.
Я ехал в сторону Невского и в недоумении размыш
лял об этом странном разговоре. Помнится, я спросил у
матроса за рулем, правда ли, что это «делонэ-бельвиль»,
бывшая машина царя. Матрос сказал: «Правда».
Ночной разговор с Блоком имел неожиданное продол
жение.
Мне случалось не раз бывать в Большом драматиче
ском театре, которому теперь присвоено имя Горького.
Зимой 1920—1921 года здесь ставили пьесы Шекспира,
Шиллера. Блок работал в репертуарном совете театра.
393
Изредка я видел его на заседаниях, утомленного бес
плодными спорами с самовлюбленными, самоуверенными
премьерами и премьершами театра. Мне казалось, что он
расточал себя в этих спорах, но его работа в театре как-то
заполняла его жизнь в те времена. Я видел его в полутем
ном кабинете репертуарного отдела, среди книг и рукопи
сей, в комнатке позади литерной ложи дирекции.
В зрительном зале обычно сидели простуженные, каш
ляющие, усталые и полуголодные мужчины и женщины в
валенках. На этот раз в театре были красноармейцы и
моряки. С непосредственностью и сочувствием к Отелло
и Дездемоне они следили за тем, как Яго готовит им ги
бель. «Новая, живая и требовательная аудитория», «мас
са рабочих и крестьян»!.. Разве не о таких зрителях меч
тал Блок в 1908 году?
Блок сидел в ложе дирекции и смотрел не на сцену, а
в зрительный зал, вглядываясь в молодые лица красноар
мейцев. Все они были в шинелях — в театре было холодно
и сыро, пахло махоркой и мокрым шинельным сукном.
Блок протянул мне руку и опять стал глядеть в зал с
каким-то мучительным любопытством. В антракте я спро
сил его, что он думает о пьесе одного драматурга — это