Алкиной
Шрифт:
Мы в сердцах наших присоединились к его пожеланию. Тем временем второй слуга, по имени Клитофонт, не упустил ему напомнить, что, буде случится у фазанов типун, протирать им клювы чесноком. Гемелл же вознес хвалу фазанам, но не всем вообще, а только хорошо ощипанным: ведь говорят поэты, что нет на свете большей редкости, чем правильно ощипанный фазан. Прибавил он и похвалу Палладиеву поместью, сравнив его с устьем Фасиса, где, по словам Агафархида, бродят тучами фазаны, и заявив, что оно привело бы в восхищение самого Птолемея Филадельфа: тот ведь однажды задал у себя в городе великолепнейшие торжества, для которых был возведен павильон с золотыми орлами и финикийскими занавесями, и сатиры, выкрашенные суриком, ехали на ослах в серебряной сбруе,
Палладий еще много нам открыл, украшая наготу своего стола неисчерпаемыми богатствами своей памяти и заставляя нас желать, чтобы мы оказались не здесь, а там, где он сам себе кажется: подлинно, речи его были так чудесны и столь щедры на все, что ласкает и утоляет тело, что я хотел бы попасть ему на язык хотя бы в качестве примера, а там бы расчелся с его фазанами и дроздами по-свойски, так что от них бы и памяти не осталось. Гемелл, упоенный ученым обществом, взяв в одну руку то, что Палладий считал свиным выменем и что любой другой счел бы капустной кочерыжкой, другой же свободно поводя между тощими Палладиевыми блюдами, начал такую речь:
– Прекрасны и во всех отношениях похвальны те занятия, что не позволяют человеку скрыть своей лености за хвастовством и отговорками, но щедро награждают его заботу и наказывают нерадение. Как из двух полководцев в выигрыше окажется не тот, кто от природы умнее, но тот, кто не забудет по вражеской стране двигаться таким строем, чтобы при необходимости тотчас принять сражение, и часовых выставлять перед лагерем, самому проверяя исправность караулов, и по теснотам пускаться не прежде, нежели будут взяты должные предосторожности, словом, тот, кто везде и всюду окажет подобающее попечение, так и из двух земледельцев тот будет щедрее взыскан сельскими богами, кто предпочтет усердие самому убедительному поводу к праздности. Земля, с великим ее простодушием, и сама ничего не показывает притворно, и в человеке показывает, какова его душа и намерение. Здесь не отговоришься незнанием, ибо всякому ведомо, что земля за добро платит добром, а леность при земледелии – первейший знак, что человек ни к какому честному делу не пригоден и может только жить плутовством или попрошайничеством.
Палладий от его речи пришел в восторг и объявил его человеком несравненной мудрости, как никто другой проникшим в природу сельских занятий. Насытившись, отправились мы спать в уготованное нам место. Стены украшены были росписями, но столь прокопченными и облупившимися, что трудно было сказать, какие события на них изображались; мы с Леандром спорили, предлагая то Калидонскую охоту, то свадьбу Пелея, но каждый раз какие-нибудь руки или копыта оказывались лишними. Я нашел случай спросить Миккала, отчего все здесь в столь прискорбном виде. Тот с неохотой отвечал, что недавно напали на них огромным скопом разбойники, людей побили, скотину иную распугали, иную увели, службы пожгли, а больше по злобе портили, чем корыстовались; они с хозяином уцелели, но теперь о том жалеют, затем что от этой беды у него, похоже, ум не выдержал, так что теперь он думает, что у него в реках вино, а в дубах мед точится; и что с этим делать, они не знают. Я подумал, верно, наши недавние знакомцы здесь побывали, и вот та великая победа, которою они похвалялись; не было такого зла, какого я им тогда не пожелал. Мы с Леандром еще поговорили о том, какими чудными дорогами ходит человек, покинутый благоразумием, а потом уже заснули.
II
Поутру Палладий повел нас смотреть его хозяйство. За ним шли его Миккал и Клитофонт. Проходили мы мимо конюшен; хозяин нам сообщил, что конюшни и хлев, хоть и смотрят на юг,
Под ногами у нас путалась какая-то курица, которая, видимо, как ошалела при разбойниках, так по сию пору в себя не вернулась. Палладий поглядел на нее и вывел, что эта курица заколдована недобросовестными людьми, которые достигли великого знания в естественных причинах и могут любую курицу лишить яиц или отвратить от нестки, а узнать это можно из того, что куры, непомерно крича, вертятся, бегают вокруг, тоскуют и не могут сами собою нести яиц. Засим он велел Клитофонту изловить ее и свернуть ей шею, раз уже ее не исправишь, осталось пустить ее в кастрюлю; а если, покамест он за этой бегает, попадется ему еще другая, здоровая, пусть изловит и ее, они-де потом заставят ее высидеть разноцветных цыплят. Клитофонт пустился за курицей, а мы пошли дальше.
Засим мы увидели большое поле, по которому там и сям бродили люди, то становясь на колени, то подымаясь. Подле одних, рывших ямы, стоял на земле муравленый горшок, другие, держа такой же горшок в руках, бережно укладывали в нем мертвого рака, иные же вкапывали горшок с почиющим раком в землю, а потом, разогнувшись, глядели на свежее место, будто в раздумье, что сказать о добродетелях покойного; все поле этою работою кишело. Оборотясь к Палладию, мы спросили, для чего это делается.
– Весьма сильно, – отвечал он, – вредят полевым и садовым растениям кроты, которые корни им подрывают, а вот вернейший способ с ними разделаться: врыть в землю горшок, у которого горло было бы узко, а средина выпуклая, и вложить в горшок сей мертвого рака. Как рак начнет гнить и крот ощутит гнилой запах, прибежит к горшку и ввалится в него, а из оного нельзя уже будет ему выкарабкаться, и так можно его поймать.
Дивясь остроумной выдумке, мы пошли далее за нашим гостеприимцем, он же не уставал указывать и объяснять свои затеи. Остановившись перед безмолвною псарней, он поведал нам, каковы должны быть сети и из чего их плести, похваляя в особенности лен с Кинифских болот, засим о том, чем пугать оленей, чтобы они поднялись с места, и как перо суриком красить, а там вошел и в разъяснения, чем кельтские псы лучше мидийских и за что ценят персидских и гирканских; и наконец, поименно исчислив всех своих Левконов, Доркеев и Гарпий, с коими в ту пору уже Плутон на стигийских займищах тешился ловитвой, и словно последнюю похвалу произнеся перед немым надгробием, предложил нам поглядеть, как у него эта забава устроена; мы, однако же, достаточно наглядевшись, чтобы видеть и псовую охоту без собак, под благовидным предлогом уклонились от этого развлечения.
Потом стали мы над большим прудом, у которого один край осыпался. Палладий, став над водою, в которой ничего не было видно, кроме его отражения и Клитофонта, мимо пробегавшего за заколдованной курицей, сказал, что есть способы выгнать рыбу из глубины, для чего надобно лаврового масла, меду и старого сыру, а можно еще и толченых орехов; он сделает катышки, бросит в глубину, и рыба сейчас всплывет; тоже можно смешать укропное семя с овечьим салом и льняною лепешкою. Послан был Миккал за лавровым маслом, и более мы его не видели.
Палладий же повел нас по своим злополучным угодьям далее. Показался впереди какой-то одинокий сарай, а как ветер дунул с его стороны, ударило нам в ноздри таким смрадом, что я подумал, там у него мертвые раки хранятся. Палладий удивился, что это там такое, и мы заглянули в дверь, морщась и пряча носы друг другу за плечи. Огромная туча мух ударила нам в глаза и вынеслась наружу. Оказалось, во время сумятицы, причиненной разбойниками, одна корова, раненная или ушибленная, добрела сюда и околела, никем не замечена.