Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

Автор неизвестен

Выехав из пастушьего загона, увидел Алпамыш необыкновенно высокий крутой холм, находившийся во владениях хана Тайчи. Холму этому именование было Мурад-Тюбе. Не каждый, чело-век способен был тропу через Мурад-Тюбе протоптать.

Решил Алпамыш испытать счастье свое такой приметой: «Направлю-ка я коня своего на этот холм. Если он, высоты не испугавшись, поднимется на вершину, значит, тотчас по приезде на место получу я возлюбленную свою. Если же конь мой испугается крутизны холма и заупрямится, значит — не судьба мне получить свою Барчин. Зачем же мне тогда напрасно ехать к ней — в дураках оставаться?»

Направил он коня прямо на холм, — поскакал Байчибар вверх, ни на миг не задумавшись, — топот копыт его заглушил бы топот сорока тысяч коней. Алпамыш так обрадовался, словно бы он уже получил свою возлюбленную. На вершину холма поднявшись, посмотрел он — увидел вдали становище десятитысячеюртного народа конгратского. Коня своего на подножный корм пустив, лег Алпамыш наземь, локтями упершись, лицом — к дому Байсары…

А калмык Караджан, сон недавно видевший, проснулся в час утреннего намаза — и тотчас же стал произносить святую калиму. Девяносто без одного батыров калмыцких, услыхав, что Караджан мусульманскую молитву читает, в ужас пришли — и говорят:

— Э, нож этот кухонный, этот красный перец — Караджан

с ума, как видно, сошел! Оставим его, поедем-ка на озеро.

Выехали они на охоту. А Караджан с тринадцатью своими дружинниками тоже на охоту направился в степь. Едет он прямо по направлению к Алпамышу. Чубарый конь Алпамыша, кормившийся на Мурад-Тюбе, посмотрел — увидел: четырнадцать смутных теней приближаются со стороны калмыцкой страны. Как только увидал их Байчибар — трава, которую жевал он, поперек горла стала у него. Вот что в голове его промелькнуло в это мгновение:

«Если приближающиеся кони тулпарами окажутся, а седоки — окажутся врагами, и если Алпамыш, вскочив на меня, скрыться от них захочет, а они нагонят нас — ведь это может кончиться смертью единственного сына несчастного старика Байбури!»

Чубарый конь еще пристальнее стал всматриваться в приближающихся — и увидел, что все четырнадцать едут вразвалку, — копыта коней их в земле увязают. Это увидав, стал Байчибар траву с хрустом уминать, про себя думая: «Если так — значит, погнавшись за ними, я догоню их; значит — спасусь от них, если убегать придется; значит — спасу человека, на мне сидящего, если только сама смерть за горло его не схватит!..»

А Караджан с махрамами своими приблизился уже к самому подножью Мурад-Тюбе. Смотрит он, видит — на вершине холма кто-то облокотившись лежит, как Юсуф — красивый, [18] как Рустам — могучий, а около него конь чубарый похаживает, сухой вершинной травой питается. Подумал Караджан: «Человек этот не из наших краев: если бы у нас такие джигиты были, было бы у нас тогда всем царствам царство. Да и не встречался он мне никогда раньше. Не тот ли это самый достойный джигит Алпамыш, из Конграта едущий, которого мне во сне показали его родственники и предки-покровители и с которым они сдружили меня во сне?..»

18

Как Юсуф красивый…Иосиф Прекрасный, сын библейского патриарха Иакова; известен на Востоке из корана и многочисленных средневековых романов, рассказывающих о любви к нему красавицы Зюлейки («Юсуф и Зюлейка»).

Подумав это, обращается Караджан к Алпамышу с таким словом:

— Под тобой на сто ладов играет конь. Грозно величав, ты для врагов — огонь. Добрый путь! Куда ты едешь, байбача? Птицей, прилетевшей из далеких стран, Конь твой запыхался, грозный пахлаван! Гнев твой леденит, как северный буран. Сам орлом могучим прилетел сюда Из какого ты орлиного гнезда? Путь, батыр, откуда держишь и куда? Видно, ты тоской-печалью обуян. Думаю — в хурджуне у тебя коран. Ты откуда сам, красавец-пахлаван? Любит смелый кобчик сесть на косогор. Ростом ты — Рустам, и если вступишь в спор, Силачам любым ты дашь в бою отпор. Шаху пред тобой быть пешим — не позор. Путь куда, скажи, ты держишь, бекбача? Ясной красотой подобен ты луне, Две твоих брови — два лука на войне. Соколиная твоя видна мне стать. То, что ты богат и знатен, видно мне По тому, как важно едешь на коне. Из каких ты мест, красавец-байбача? Из какого ты алмаза сотворен? Неужели был ты женщиной рожден? Ныне ты в гнездо какое устремлен? Если ты рожден был от людей земных, То желаний нет несбыточных для них. За какую святость ты им богом дан? Ястребинопалый, из каких ты стран? Храбреца такого вижу в первый раз. Ты скажи мне, где родился, где возрос? Сам же я — калмык, мне имя — Караджан. Вижу, как чиста печаль твоя-тоска, Цель твоя-мечта, я вижу, высока. Ты скажи, куда ты едешь, бекбача?

Алпамыш, обратясь к Караджану, так ему ответил:

— Знай, я был главой народу своему, Золотой джигой я украшал чалму. Летом скот водил на берегах Аму. Знай: тюря Конграта говорит с тобой! С коккамышских вод я как-то упустил Утицу одну — и крепко загрустил. Сокол я, что ищет утицу свою… [19] Изумрудами оправлен мой кушак, Кованый булат — могучий мой кулак, Пестунец Конграта, я батыр-смельчак. Те, к кому стремят меня мои крыла,— Знай, что их коням нет счета и числа. Знай: на Алатаге некогда была Скакунами их покрыта вся яйла. Та юрта, что сорок тысяч стад пасла, Самой неимущей в их краю слыла. С теми же стадами вдаль давно ушла Та верблюдица, что страсть мою зажгла. Нар-самец, ищу верблюдицу свою… Я, по ней скорбя, тоскою захлебнусь. Полугодовым путем за ней стремлюсь. Раньше, чем весна пришла, уже ярюсь, О луку седла я головою бьюсь. Разъярен желаньем, грозно я реву, Пыткой страсти сердце на куски я рву… Осень

наступила — сад веселый пуст, — Сядет и ворона на р озовый куст! Смерть придет, — игру затеет с кошкой мышь, Но костей мышиных скоро слышен хруст. Хоть змея лукава, хоть она скользка, — И змею ужалит смертная тоска. Если где-нибудь я встречу калмык а— Камушком его швырну за облака. Грозным лихом буду я для калмык ов! Э, калмык злосчастный, слушай, что скажу: Знай, что я нещадно всех вас накажу, — Никогда страшней вам не было угроз!.. Что ты привязался, как дорожный пес? Задаешь мне десять раз один вопрос: Как зовется край, где я родился, рос? С родиной моей чего пристал ко мне? Впрочем, и назвать ее не жалко мне. Знай: страна Конграт есть родина моя! При рожденьи назван был Хакимом я, Прозвище дано мне позже — Алпамыш. Имя ты свое назвал мне: Караджан. Что же ты еще стоишь, как истукан?

19

Алпамыш отвечает Караджану иносказаниями, основанными на традиционной символике народной свадебной песни (невеста — утица или верблюдица, которую ищет жених).

Тяжело принял Караджан слова Алпамыша: «Жестоко, мол, я накажу всех вас, бедствием, мол, стану я для калмык ов!» Врезались слова эти в Караджана и, решив испытать прибывшего, так он сказал:

— Утица, тобой упущенная, есть: На Ай-Коле ей пришлось, бедняжке, сесть — Девяносто коршунов над ней кружат, День и ночь ее, бедняжку, сторожат. Зря сюда спешил ты, сокол, прилететь: Коршунов таких как можешь одолеть? Бестолку спешил, — придется пожалеть. В коршуньих когтях не сладко умереть! Положения ты не разведал здесь, Вздорную завел со мной беседу здесь, — Гибель ждет тебя, а не победа здесь!.. По верблюдице твоя тоска-печаль,— Есть верблюдица — твоя ли, не твоя ль? — Полуторатысячную надевает шаль, Стойбище ее найдешь в степи Чилбир. Если знаю что, — поведать мне не жаль. Видел я: жива верблюдица твоя, Только знай, — мечта не сбудется твоя: Ровно без десятка сто богатырей Угрожают здесь верблюдице твоей. Слух по всей степи уже пошел о ней. Очень ты, узбек, удачлив, погляжу! Тех богатырей увидев пред собой, Должен будешь ты вступить в неравный бой: Над тобою верх из них возьмет любой. Силачей таких сразишь ли похвальбой? Правду говорю, с тобою говоря: Страстью по своей верблюдице горя, Даром ты приехал, — изведешься зря!

Услыхав эти слова от Караджана, очень опечалился Алпамыш, про себя подумав: «Он перевалил через девяносто гор, сталкивался с батырами калмыцкими, со многими несчастьями, наверно, встречался калмык этот. Правильно говорит он мне: чем ехать туда, себя на позор обрекая, не лучше ли мне будет сразу повернуть отсюда, обратно коня направить?»

Заметив, что Алпамыш так близко к сердцу слово его принимает, Караджан, прикинувшись незнающим его, сказал: — Я тебя за другого принял.

— Род конгратский высокий твой, Облик ангела, пыл боевой, Конь, что сыт сухою травой… За другого я принял тебя… По верблюдице страстный вой, Твой на все ответ некривой, Взгляд Рустама твой огневой… За другого я принял тебя… Жар и сладость речи живой, Плечи, как утес кремневой, С гордою большой головой… За другого я принял тебя… Гневный окрик твой громовой Вздохов, стонов шум грозовой, Смелостью — орел степовой… За другого я принял тебя… Грудь и твой хребет становой, Смех, что бьет струей ключевой, Лукобровье, взор заревой… За другого я принял тебя!..

Алпамыш, слова Караджана услыхав, спрашивает, за кого же он принял его:

— Род конгратский назвал я свой. Ликом — ангел, дух боевой, Конь мой сыт сухою травой… За кого меня принял, калмык, За кого меня принял, дурак? По верблюдице страстный вой, Мой на все ответ некривой, Взгляд Рустама мой огневой… За кого меня принял, калмык? Жар и сладость речи живой, Плечи, как утес кремневой, С крепкою большой головой… За кого меня принял, дурак? Гневный окрик мой громовой, Вздохов, стонов шум грозовой, Смел я, как орел степовой… За кого меня принял, калмык? Грудь моя, хребет становой, Смех, что бьет струей ключевой, Брови — росчерк пера круговой… За кого меня принял, дурак? За кого, окаянный калмык?